Новейшие успехи науки о преступнике

Ломброзо Чезаре

Что касается Лебье, то одна особа, хорошо его знавшая, рисует его следующим образом: «Мне казалось, что в лицее очень пренебрегали его нравственным воспитанием. Лишенный принципов, которые поддерживают и руководят в трудную минуту жизни, он переносил свое несчастье с каким-то фанатизмом и горькой улыбкой; он по обыкновению читал газеты самой крайней окраски и на жизнь смотрел, казалось, как на веселое времяпрепровождение, которого рано или поздно добиваются смелые и ловкие люди, которых он охотно приводил в пример».

До того дня, когда молодой виноторговец Фулле застает своего хозяина в погребе и бутылкой разбивает ему череп, чтобы

его обокрасть, он не был судим; но следствие установило, что до прибытия в Париж Фулле совершил на фермах, где служил раньше, много мелких краж, за которые его не преследовали. Его земляки говорили, что он хитер, что у него много пороков. Он очень ловко защищался, был умен, умел устраивать свои дела и очень ловко выпутывался, когда попадал впросак. Много раз, говорил один из земляков, я ему предсказывал, что он кончит каторгой; сверстники избегали его; он любил читать дурные книги и всегда обнаруживал страсть зашибить деньгу.

Укажу еще на одного преступника 50 лет, отца 17 детей, соблазнившего собственную дочь, которого присяжные несколько лет тому назад признали виновным в детоубийстве и производстве выкидыша; в его прошлом нет ни одного уголовного дела; но жизнь его представляет длинный ряд дурных поступков: он начал с того, что стал игроком и жуиром; потом, когда его дела пошли дурно, он искал развлечений в самых постыдных пороках; это был человек замечательно умный и очень энергичный; его погубил разврат и сделал из него отщепенца. Свидетели напоминали ему, что во время Коммуны он обратил на себя внимание необузданным желанием взорвать Париж, криками: «Пока существуют священники, до тех пор мы будем погибать!» Он отвечал свидетелям, гордо подняв голову: «Я первый открыл огонь, и я последний оставил поле битвы».

Прибавление II

О преподавании уголовной антропологии и, в особенности, тюрьмоведения

1. На первой взгляд может показаться излишним доказывать пользу преподавания учения о применении наказания.

Имея в виду, что речь здесь идет о знаниях, которые могут решать судьбу многих тысяч людей, и, что еще важнее, о занятиях, в которых заинтересовано с точки зрения своей безопасности все общество, естественна необходимость установки руководящих начал для всех служащих пенитенциарному делу и преследующих благородную цель нравственного возрождения преступника.

До настоящего времени мы пробирались в этой области ощупью и не прибегали к помощи науки и еще менее к посредничеству университетского преподавания.

Вообще общий закон тот, что более или менее нерешительная и неопределенная деятельность предшествует теории и дидактике. Слово раздается задолго до появления грамматики; и протекают сотни веков раньше, чем каракули заменяются буквами алфавита и затем правилами правописания. Войны, торговля существовали задолго до того, как стали известны арифметика, политическая экономия, баллистика и статистика.

Лишь в настоящее время начинают преподавать историю действительно научно, ибо то, что преподавалось прежде, было простым перечнем событий.

Уголовное право также лишь недавно приняло дидактическую форму.

Предмет учения о применении наказания и о тюрьмоведении более сложен, но и более удобен для преподавания, нежели всякий другой предмет, а между тем он именно и не преподается.

Возьмем, например, архитектуру тюрем: мы до сих пор еще не знаем, как устроить камеру или мастерскую, которые стоили бы недорого,

не вредили бы здоровью и дозволяли бы заключенному проводить в них время с пользой, не подвергаясь дурному влиянию, которое ему грозит при системе общих камер.

Подобной одиночной камеры и таких мастерских еще не существует, и в настоящую минуту мы еще не знаем, каким образом следовало бы изменить конструкцию исправительных домов, женских тюрем и арестных домов, в которых невинно задержанные или виновные проводят время предварительного заключения.

Мы были рады слышать похвалы устройству и хозяйству известных пенитенциарных заведений: немецких, русских, шведских. Мы их не изучали и не подвергали разбору; и это я говорю для ученых, ибо знание таких вещей не касается публики. Но, хорошо зная материальную сторону пенитенциарного учреждения, имеем ли мы также понятия и об административной, нравственной стороне его? В этой области мы полны страшных иллюзий, какими мы до сих пор полны в области уголовного права. Мы с плеча разрешаем вопросы, не исследуя фактов; мы уверяем себя, что известное заведение действительно полезно, ибо его конструкция четырехугольная, или продолговатая, или круглая и потому дозволяет изолировать преступников, радикально излечивать их от аномалий, зависящих от атавизма, травматических повреждений или глубокого органического изменения.

Сюда присоединяется очень сложная администрация, в особенности в тюрьмах, где введен труд и где стараются обойтись без содействия комиссионеров, всегда пагубного. Затем встречаются большие затруднения в деле удовлетворения умственным потребностям заключенных посредством разрешения заключенным беседовать с людьми интеллигентными, посредством доставления заключенным книг из библиотек, посредством организации религиозного обучения таким образом, чтобы последнее не привело ни к религиозной мании, ни к атеизму, ни к нетерпимости.

Не думаем, чтобы все это можно было предусмотреть и устроить при помощи нескольких параграфов сухого устава; нельзя эти задачи решить и посредством целого ряда статистических таблиц, которые легко составить так, как хочется, причем они ничуть не будут соответствовать действительности.

Все эти вопросы могут быть разрешены лишь при помощи детального практического и теоретического изучения, причем придется освободиться от априоризма, втершегося в тюремную практику и много ей повредившего.

Напомним здесь иллюзии, которые еще так недавно существовали по этому предмету.

Неудачи, которые нам пришлось пережить, зависели от избытка обобщений: под предлогом устранения самовластия, произвола, убили движение и жизнь. Если даже приговоры европейских судов будут обрушиваться на несчастных людей с той же правильностью, с какой капля за каплей вода льется из крана на землю, то еще ровно ничего не изменится: приговоры теряются в массе так же, как капли воды теряются в песке. Думать, что можно исправить зло тюремного заключения – несбыточная иллюзия. Думать, что этого можно достичь кратковременным заключением в тюрьму – абсурд. Тюрьма больше всякого другого наказания требует осмотрительного применения. Применение тюремного заключения без разбора по отношению ко всякому, кто попадает под суд, ослабляет его силу, подрывает значение тюрьмы и подкапывается под самое основание пенитенциарной системы, тем более что почти невозможно давать работу заключаемым на несколько дней, вследствие чего наказание прямо ведет к развитию лени.