Новгородский толмач
Шрифт:
Не странно ли? Три вещи Господь даровал человеку, которых нет ни у кого из других существ: способность заговорить, способность засмеяться, способность заплакать. И почему же русские попы с такой ненавистью относятся к смеху, с трудом выносят разговоры и только на слезы смотрят одобрительно? Кажется порой, что в их глазах лучший христианин - это тот, кто будет работать на них каждый день с утра до вечера, а в свободные минуты - молча стоять, сложив руки крестом, и обливаться слезами раскаяния и умиления.
Если это так, то Людмиле Алольцевой нелегко будет сподобиться их благоволения. Работает она, правда, много, с утра
Людмила хорошо знает русскую грамоту и читает книги из сундука своего мужа. Но ей очень хочется читать Святое Писание, а оно по-русски существует только в отрывках. Оказывается, она сама уже выучила греческий алфавит и многие слова и мечтает прочесть книги Ветхого Завета по-гречески. "Ведь Спаситель наш говорил совсем простым людям - рыбакам, пастухам, плотникам, и они понимали Его. Почему же я не смогу понять?" - говорит она. Я рад был помочь ей в этом благочестивом деле. Мы условились, что она будет приходить на уроки своего сына (он тоже начал учить греческий), а потом еще оставаться на какое-то время для дополнительных занятий.
Поначалу все шло хорошо. Людмила оказалась необычайно способной к языкам. Видимо, это как-то связано с ее музыкальными талантами. Стоит ей пропеть два-три слова - и они остаются у нее в памяти.
Из библейских книг русские больше всего любят Псалтирь. Людмила знает множество псалмов наизусть и чудесно поет их. Поэтому мы начали с чтения псалмов по-гречески. Зная русский текст, она легко запоминала слова. Ее муж и другие домочадцы порой поднимались к нам наверх, чтобы послушать ее пение на чужом языке. Как я жалел, что Вы и Грета не можете присоединиться к слушателям! Вы бы получили огромное удовольствие.
Потом моя ученица выразила пожелание почитать что-нибудь про автора псалмов, про царя Давида. Мы открыли Вторую Книгу Царств и медленно стали двигаться по строчкам.
Ах, лучше бы мы не делали этого, лучше бы остались в Боговдохновенных стихах Псалмов! Потому что моя ученица как-то сникла и помрачнела уже на первой главе.
– Что случилось?
– спросил я.
– Вам незнакомы эти слова? Вы не поняли текста?
– Знакомы, - уныло ответила она.
– К сожалению, я все поняла.
– Что же вас огорчило?
– Зачем Давид приказал убить этого отрока?
– Тут же сказано: за то, что он поднял руку на помазанника Божия, на царя Саула.
– Но Саул сам попросил отрока убить его, чтобы не попасть живым в руки врагов. Он пытался покончить с собой... вот здесь: "Саул пал на копье свое, колесницы же и всадники настигали его". Отрок выполнил его просьбу, избавил от позора и мучений. Потом взял его венец и браслет и принес их Давиду. Разве не так должен был поступить верный слуга? За что же убивать его? Это несправедливо.
Я не знал, что ответить ей. Мы двинулись дальше, читали по главе в день. И каждый день приносил Людмиле новые огорчения. В главах третьей и пятой ей открылось, что у Давида было множество жен и наложниц. В главе шестой - что он играл перед народом на цитрах, на систрах,
На следующем занятии я предложил ей прекратить чтение Ветхого Завета или хотя бы почитать про других царей и пророков. Но она настояла на том, чтобы мы продолжали. И теперь чуть ли не радовалась каждый раз, когда проявлялись человеческие слабости Давида, его жестокость, коварство, трусость. Конец двенадцатой главы, где описано, как он поступил с жителями побежденного города Раввы, она читала чуть ли не с торжеством:
"А народ, бывший в нем, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи".
Наконец, в том месте в последней главе, где Давид из трех предложенных ему Богом наказаний за грех его выбирает наказание не себе, а народу своему, и семьдесят тысяч погибает от язвы, Людмила только засмеялась злым смехом и оттолкнула книгу.
А я смотрел на нее и думал о том, как глубока мудрость нашей матери, святой римской церкви, которая вот уже тысячу лет стоит на страже и запрещает переводить Священное Писание с латыни на другие языки. Ибо не может душа простых смертных вместить тайну и откровение, все пытается мерить Великий Божественный закон своей малой человеческой справедливостью и от этого только впадает в соблазн и смущение. Прав был Экклезиаст, сказавший, что "во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь".
Смог бы ли я набросать для Вас "уличный портрет" Людмилы Алольцевой? Не знаю, не уверен. Есть в ней всегда нечто неуловимое, ускользающее из капкана слов.
Начать следовало бы с главного: эта женщина встречает взгляд нового человека так бесстрашно, словно она уверена в своей неуязвимости. Или скорее в том, что она всегда успеет укрыться в каком-то безопасном убежище. Или, еще вернее, успеет взлететь, как птица, на безопасную высоту. И каким-то образом эта высота связана с пением. Пение безотказно поднимает ее над нашим бренным миром, над нашей маленькой справедливостью, над нашей убогой...
Вынужден прерваться!
Прибежал слуга и сообщил, что прибыл гонец из Дерпта. Невеста князя Московского прибыла туда! Псковское посольство срочно выезжает из Изборска, чтобы встретить ее на берегу Чудского озера. Должен проститься с Вами, моя бесценная, закончу это письмо в другой раз.
Ваш С. З.
Его Преосвященству, Епископу Любекскому,
из Пскова, декабрь 1472
Досточтимый отец мой и учитель!
Уверен, что главная новость достигнет Вашего слуха раньше, чем это послание. Но все же повторю ее: 12 ноября принцесса София въехала в Москву и в тот же день была обвенчана с великим князем Московским Иваном Васильевичем. Но можно ли это считать успешным завершением плана, возникшего в Вашей переписке с кардиналом Виссарионом четыре года назад? Или только первой трудной ступенькой долгого пути? Не смею и не хочу навязывать Вам свое суждение. Но тешу себя надеждой, что какие-то из моих наблюдений помогут Вам уяснить детали этого знаменательного события.