Новиков-Прибой
Шрифт:
«В начале шестого, — вспоминает Новиков-Прибой, — наши сигнальщики и мичман Щербачёв, вооружённые биноклями и подзорными трубами, заметили справа пароход, быстро сближавшийся с нами. Подойдя кабельтовых на сорок, он лёг на параллельный нам курс. Но так шёл он лишь несколько минут и, повернув вправо, скрылся в утренней мгле. Ход он имел не менее шестнадцати узлов. Флага его не могли опознать, но своим поведением он сразу наводил на подозрение — несомненно, это был японский разведчик. Надо было бы немедленно послать ему вдогонку два быстроходных крейсера. Потопили бы они его или нет, но, по крайней мере, выяснили бы чрезвычайно важный вопрос: открыты мы противником или всё ещё находимся в неизвестности? А в соответствии с этим должна была бы определиться и линия поведения эскадры. Но адмирал Рожественский не предпринял
Это был, как выяснилось после боя, японский вспомогательный крейсер «Синано-Мару», находившийся в ночной разведке. Перед рассветом он натолкнулся на госпитальное судно, привлечённый его яркими огнями. Спустя некоторое время была открыта японцами и вся русская эскадра. Командир названного разведочного крейсера капитан 2-го ранга Нарикава сейчас же телеграфировал адмиралу Того: «Враг в квадрате № 203 и по-видимому идёт в Восточный пролив».
Около семи часов с правой стороны, дымя двумя трубами, показался ещё один корабль, шедший сближающимся курсом. Когда расстояние до него уменьшилось до 50 кабельтовых, то в нём опознали лёгкий неприятельский крейсер «Идзуми». Целый час он шёл с русскими одним курсом, как бы дразня их.
Адмирал Рожественский сигналом приказал судам правой колонны навести орудия правого борта и кормовых башен на «Идзуми». Но тем только и ограничились, что взяли его на прицел. А русские быстроходные крейсеры и на этот раз ничего не предприняли.
На баке «Орла» слышались недовольные разговоры: «Что же это адмирал не приказывает открыть огонь по японцу?»
На верхней палубе Новиков встретил инженера Костенко, передвигающегося при помощи костылей (он незадолго до этого порвал связки, но, получив необходимую помощь на госпитальном судне, пожелал вернуться на «Орёл»), В книге этот эпизод в пересказе баталера Новикова выглядит так:
«Мы остановились около борта, против офицерского люка. Вокруг нас никого не было. Он заговорил со мною:
— Как и надо было ожидать, нам не удалось проскочить мимо японцев незамеченными. Значит, скоро предстоит сражение. А раз так, то зачем же мы продолжаем вести с собой транспорты? Пока не поздно, их можно отослать в какой-нибудь нейтральный порт. Сделать это легко. Прежде всего, нужно отогнать японский крейсер. А тем временем транспорты воспользуются мглистой погодой и скроются в морской дали, ничем не рискуя. От такого манёвра будет тройная польза: во-первых, уцелеют транспорты, во-вторых, наши крейсеры, освобождённые от несения охраны ненужного в бою обоза, могут принять более активное участие в предстоящем сражении, в-третьих, эскадренный ход наших боевых судов увеличится с девяти до двенадцати узлов».
Одним словом, инженер Васильев был крайне недоволен действиями Рожественского. Новиков не понимал. Как же так? Васильев не раз внушал ему мысль: чем хуже будут дела России на войне, тем больше выигрывает от этого революция. Не так ли?
«Васильев сурово сдвинул чёрные брови:
— Совершенно верно. И я не думаю отказываться от своих слов. Если японцы разгромят вторую эскадру, последнюю надежду нашей империи, то это будет поважнее, чем разорвать бомбой какого-нибудь министра или даже великого князя. Поражение войск — это крах всей государственной системы. Уже теперь сами защитники власти перестают верить в эту власть. А с другой стороны, надвигается страшная сила разгневанных народных масс. Конечно, несмотря ни на что, правители никогда сами не уходят от власти. Они всегда ждут, пока их не зарежут их же верноподданные, — ждут революции. Всё это для меня ясно. Но в то же время я не могу без боли в сердце думать о гибели наших кораблей, населённых живыми людьми. Такая двойственность…»
В десятом часу слева, на расстоянии около шести кабельтовых, показалось уже четыре неприятельских корабля. С переднего мостика «Орла» долго всматривались в них, прежде чем определили их названия: «Хасидате», «Мацусима», «Ицукусима» и «Чин-Иен». Это были броненосцы второго класса, старые, с малым ходом, водоизмещением от четырёх до семи тысяч тонн. На русских кораблях пробили боевую тревогу. Орудия левого борта и двенадцатидюймовых носовых башен были направлены на отряд противника. Многие предполагали, что быстроходные броненосцы первого отряда и «Ослябя» из второго отряда, а также наиболее сильные
Сейчас же на смену им появились с той же левой стороны ещё четыре лёгких и быстроходных крейсера. В них опознали «Читосе», «Кассаги», «Нийтака» и «Отава».
«Теперь не было никакого сомнения, — пишет Новиков-Прибой, — что роковой час приближается. К нам подтягивались неприятельские силы. Четыре крейсера, как и предыдущие суда, пошли с нами одним курсом, понемногу сближаясь с эскадрой. На них также лежала обязанность извещать своего командующего о движении нашего флота. А наше командование, как и раньше, не думало помешать этому.
На вспомогательном крейсере „Урал“ был усовершенствованный аппарат беспроволочного телеграфа, способный принимать и отправлять телеграммы на расстояние до семисот миль. С помощью такого аппарата можно было перебить донесения японских крейсеров. Почему бы нам не воспользоваться этим? С „Урала“ по семафору просили на это разрешения у Рожественского. Но он ответил:
— Не мешайте японцам телеграфировать.
На „Урале“ вынуждены были отказаться от своего весьма разумного намерения.
Чтобы так пренебрегать противником, нужно было иметь очень большую уверенность в превосходстве своих сил. А этой уверенности ни у кого из нас не было. Чем же объяснить целый ряд нелепых поступков Рожественского? Изменой? Нет. По своему внутреннему патриотическому чувству он был неподкупным начальником. Но чрезмерная заносчивость, доводящая его до ослепления, мешала ему мыслить и правильно руководить подчинёнными. Так было и в данном случае. Как мог, например, осмелиться командир всего лишь вспомогательного крейсера, какой-то капитан 2-го ранга, напоминать ему, командующему эскадрой, вице-адмиралу Рожественскому, что нужно в том или другом случае делать? Это было равносильно оскорблению».
С броненосца «Орёл» раздался выстрел, сделанный наводчиком случайно. Полагая, что это начало сражения, с других кораблей открыли огонь. Противник начал отстреливаться, затем четыре японских крейсера отступили. Бой длился десять минут, без единого попадания с той и с другой стороны. Но матросы на «Орле» развеселились, чуть ли не празднуя победу.
В судовой колокол пробили восемь склянок: полдень. С новой сменой вахты на «Орле» управление кораблём перешло в боевую рубку. Эскадра в это время находилась против южной оконечности острова Цусима. По сигналу командующего её корабли легли на новый курс: норд-ост 23°, взяв направление прямо на Владивосток.
Читаем «Цусиму»:
«Инженер Васильев стоял на кормовом мостике, куда забрался при помощи матросов, и в последний раз мрачно обозревал эскадру. Наша армада растянулась так, что концевые корабли терялись в серой мгле. Трудно было представить, глядя на неё, что такую силу можно уничтожить. <…>
В 1 час 20 минут пополудни на „Орле“, где с разрешения начальства многие матросы спали, прогремела команда:
— Вставай! Чай пить!
Для команды чай заваривался прямо в самоварах. Их было на броненосце несколько штук, огромных, блестящих красной медью. С чайниками в руках подбегали матросы. Однако на этот раз не всем пришлось попить чаю.
Через пять минут справа по носу смутно начали вырисовываться на горизонте главные силы неприятельского флота. Число их кораблей всё увеличивалось. И все они шли кильватерным строем наперерез нашему курсу. <…>
Из-за облаков на несколько минут выглянуло солнце, осветив морской простор. Неприятельские корабли приближались».
Головным шёл «Микаса» под флагом адмирала Того. За ним следовали броненосцы «Сикисима», «Фудзи», «Асахи» и броненосные крейсеры «Кассуга» и «Ниссин». Вслед за этими кораблями выступили еще шесть броненосных крейсеров: «Идзумо» под флагом адмирала Камимура, «Якумо», «Асама», «Адзума», «Токива» и «Ивате».
И снова обращаемся к фрагментам текста «Цусимы», ибо это, бесспорно, главные или, как сейчас любят говорить, судьбоносные страницы в истории жизни Алексея Силыча Новикова-Прибоя, которые нельзя ни опустить, ни тем более исказить. Поэтому читаем в «подлиннике»: