Новиков-Прибой
Шрифт:
В Петербурге почти сразу выяснилось, как очерк «Гибель эскадренного броненосца „Бородино“ 14 мая 1905 года» без ведома автора попал в «Новое время». Оказывается, Семён Ющин отнёс заветную тетрадку с сочинением Новикова вдове своего командира — Серебренниковой. Очерк, в котором описывалась гибель её любимого мужа, достойного и храброго офицера, не один раз поливался её слезами. Но, справившись с эмоциями, вдова, перепечатав статью, отправила её в газету.
В Петербурге Новиков изредка встречался со своими бывшими сослуживцами. Об одной из таких встреч он напишет в рассказе «Первый гонорар», а позднее включит этот рассказ в предисловие к «Цусиме». Надо сказать, что впоследствии на встречах с читателями Новиков-Прибой очень часто обращался именно к этому фрагменту своей главной книги и всегда имел громкий успех у публики.
«Дело было так, — начинал он обычно. —
— Ты с „Нового времени“ за своё сочинение ничего не получил?
— Нет.
— Так что же ты смотришь, голова?
Я тоже слышал, что редакции платят за статьи какой-то гонорар, но было стыдно идти, и я отнекивался:
— А вдруг откажут? Да ещё дураком назовут…
— Не имеют права, раз твоё сочинение напечатали. А смотришь — трёшница или вся пятёрка перепадёт тебе. Вспрыснем тогда твою первую литературную работу.
Идея была дана, её подхватили другие и начали уговаривать меня:
— Разве можно упускать такие деньги? Мы тоже с тобой пойдём.
В конце концов я согласился с ними, и мы, восемь человек, отправились получать гонорар.
У подъезда „Нового времени“ пятеро остались на улице, а я и ещё двое матросов пошли в редакцию. Ноги мои плохо слушались, лицо горело, как будто я собирался совершить какое-то преступление, но меня подбадривали мои товарищи:
— Страшнее Цусимы не будет. Чудак!
В редакции, показывая свои документы, я заплетающимся языком объяснил о цели своего прихода».
Гонорар Новикову готовы были выдать, но на это требовалось письменное согласие госпожи Серебренниковой, ибо именно через неё материал попал в редакцию. Адрес в редакции имелся.
Гурьбой отправились искать нужный дом. Оставив товарищей у ворот, Новиков отправился в квартиру с ещё большим страхом, чем в редакцию. Серебренникова встретила Новикова очень хорошо. Конечно, поплакала. Поблагодарила. Написала несколько строчек в редакцию.
«Через полчаса, с письмом в кармане, мы уже мчались в редакцию. Опять двое сопровождали меня наверх. После каких-то формальностей мы втроём двинулись к кассе. Мне сказали:
— Распишитесь и получите пятьдесят два рубля.
Я остолбенел от названной суммы. Она мне казалась невероятной.
Я робко переспросил:
— А вы не ошиблись?
В этот момент с одной стороны товарищ дёрнул меня за полу пиджака, а с другой — я получил в бок толчок, означавший, что я круглый дурак. Кассир тоже обиделся на меня и строго заговорил:
— Какая же здесь может быть ошибка? Пятьсот двадцать строчек. По десять копеек за строчку. Итого пятьдесят два рубля.
Мучительно долго я расписывался, выводя дрожащим пером буквы, но вниз мы сбежали с такой быстротой, как будто спускались на крыльях.
Я с гордостью заявил остальным товарищам, потрясая деньгами:
— Вот они — пятьдесят два целковых!
— Пятьдесят два? — словно вздох вырвалось у них.
— Да.
Возвращались мы домой бодрым шагом. У каждого из нас был какой-нибудь кулёк. Мы несли водку, вина и массу разных закусок. Почти на все деньги закупили.
В полуподвальном помещении на большом столе разложили закуски, поставили выпивку.
— Ну, друг Алёша, за твой литературный успех!
Чокались, выпивали, закусывали. В комнате становилось всё шумнее. Товарищи возбуждённо говорили мне:
— Ведь матросом был! Любой начальник мог тебе всю физию расквасить. А теперь стал литератором. Каково, а? Вон куда махнул!»
Обращаясь к Алексею Новикову, друзья говорили: «Друг наш Алёша! Больше пиши! Опиши всю нашу жизнь, все наши страдания. Пусть все знают, как моряки умирали при Цусиме».
Работа у помощника присяжного поверенного Топорова, человека с добрым сердцем и либеральными взглядами («Это был прекрасный человек. Он разрешил мне пользоваться своей библиотекой», — напишет много позже Новиков-Прибой всё в том же предисловии к «Цусиме»), давала возможность как много читать, так и предаваться делу, которому Алексей собирался посвятить свою жизнь.
В архиве Алексея Силыча Новикова-Прибоя долгое время хранился «Рассказ сторожа», опубликованный только в 2007 году в уже упоминавшемся сборнике «Победитель бурь». Сборник этот был издан к 130-летию со дня рождения писателя стараниями его дочери Ирины Алексеевны (женщины удивительной, для которой непременно найдётся место в данном повествовании) и Сасовской центральной библиотеки им. А. С. Новикова-Прибоя (а небольшой город Сасово — центр района, к которому относится вот уже более семидесяти лет некогда тамбовское село Матвеевское,
Так вот. Рукопись «Рассказа сторожа» не была датирована, но, по авторитетному мнению В. А. Красильникова, она относится к концу 1906-го — началу 1907 года, то есть к тому самому времени, когда будущий писатель служил у Топорова. Красильников пишет: «Очевидно, что „Рассказ сторожа“ писался Новиковым-Прибоем именно в этот период его петербургской жизни, когда наблюдения и впечатления от бесед с многочисленными жалобщиками, обращавшимися за помощью к Топорову, и от судебных беззаконий были свежи и горячи. В этом убеждает непосредственность и неподдельная искренность рассказа. При чтении его создаётся впечатление, что трагическую историю кормильца семьи, ставшего инвалидом вследствие производственной травмы, рассказывает сам пострадавший».
«Рассказ сторожа» представляет собой вполне законченное произведение, и не совсем понятно, почему писатель не включил его позднее ни в свои сборники, ни в собрание сочинений. Более того, по своей художественной силе оно могло бы стать в один ряд, например, с чеховскими рассказами «Ванька» или «Тоска», потрясающими своей пронзительной, невыносимой правдой о страданиях человеческих, своей безысходностью, выливающейся в риторический вопрос: «Кому повем печаль мою?..» «Рассказ сторожа» выявляет в начинающем литераторе главное свойство таланта настоящего русского писателя: чувствовать, как свою, чужую боль и уметь передать её так, чтобы защемило сердце, чтобы захотелось встать на защиту всех «униженных и оскорблённых». Кстати, именно в это время Алексей Новиков по-настоящему открывает для себя Достоевского.
Считается, что во время службы у Топорова Новиков написал ещё один рассказ, не менее яркий по своей обличительной силе и явно более революционный. Когда Новиков в 1914 году готовил к печати свою первую книжку — «Морские рассказы», он включил в неё это произведение. Называлось оно «Бойня». И в 1914 году, конечно, никак не могло быть опубликовано. Но странным образом сборник дошёл до типографского набора, который в последний момент было приказано уничтожить. И рассказ «Бойня» вместе с другими морскими рассказами Новикова-Прибоя был впервые опубликован в Москве только в 1917 году.
В 1906 году в Кронштадте были казнены 19 матросов-революционеров. Подробности этой казни Новиков, очевидно, слышал не только от Топорова, но и явно от кого-то из очевидцев. Услышанное — увиделось. Сразу — всё, от закатного солнца, погружающего «лучи свои в воды Финского залива», до расступившихся холодных волн, мрачно принявших в свои глубины тела казнённых. И те, кто расстреливал и добивал мятежников штыками, свои же, матросы, братки, тоже увиделись — с болью и скорбью. И безумие некоторых из них передалось остро, слепяще, невыносимо. Не написать о бойне было нельзя, душа рвалась «глаголом жечь сердца людей», и собственное сердце истекало кровью — ею и написан рассказ. И говорить о его художественных достоинствах и недостатках — не получается. Зато можно смело утверждать, что в одном из самых ранних рассказов матроса Алексея Новикова — вся суть и боль русского критического реализма.
Начиная с 1906 года одно за другим появляются в печати статьи и брошюры Алексея Новикова о Цусимском сражении. Через год с лишним после публикации в «Новом времени» «Гибели эскадренного броненосца „Бородино“…» газета «Мысль» напечатает «рассказ матроса» (так сам автор, подписавшийся «Матрос Н-ов», определит жанр своего произведения) «О гибели эскадренного броненосца „Ослябя“ и его экипажа 14 мая 1905 г.». Затем появятся брошюры «За чужие грехи» (эта маленькая книжка включала в себя два очерка: «Гибель крейсера 1-го ранга „Адмирал Нахимов“» и «Гибель эскадренного броненосца „Ослябя“») и «Безумцы и бесплодные жертвы», очерки «Возвращение из плена» и «Встреча пасхи на корабле» (газета «За народ». 1909. № 15, 20; подпись — «Матрос Кожуколка»). Позднее, в годы эмиграции, А. Новиков напишет рассказ «Живая история», в основе которого — очерк «Гибель крейсера 1-го ранга „Адмирал Нахимов“». Тогда же появится рассказ «Побеждённые», повествующий о гибели броненосца «Наварин».
Сергеев-Ценский сравнил однажды Новикова-Прибоя с Александром Ивановым. Как у знаменитого русского художника многие сотни этюдов были приготовлением к главному полотну его жизни «Явление Христа народу», так же все «цусимские» очерки Алексея Новикова были набросками к роману-эпопее «Цусима», о чём он, конечно же, ещё не подозревал в то время, когда по свежим следам старался воссоздать подробности гибели 2-й Тихоокеанской эскадры, а по существу, всего русского флота. Кстати, это один из главнейших аргументов в защиту того, что Алексей Силыч Новиков-Прибой — истинный и единственный автор «Цусимы» (разговор о спорах по этому поводу — впереди).