Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Скажи, а ты и есть Матвей Платов?
— Я и есть, — усмехнувшись, ответил он.
— Странно, — произнес незнакомец.
— А чего же тут странного? — пожал плечами Платов.
— Я за бунт тут сижу. Царское имение спалил, народ бунтовать скликал, — быстро ответил тот. — А ты, генерал, верный царский слуга и тоже томишься в одиночке. Выходит, и на тебя и на меня правда у царя одна!
Вскоре Платова отвели назад, в камеру. Ушел часовой, наступило безмолвие. Вернувшись с первой прогулки, Матвей Иванович долго разминал ноги. «Что он тут мне наговорил? — тревожно думал он о повстречавшемся на
Небо и солнце, увиденное из тесного тюремного двора, вызвали у Платова жадную тягу к жизни. А потом потекли новые сутки одиночества. Сколько их было, Платов не смог бы и сказать. День походил на ночь, ночь на день. Если бы отняли у него способность мыслить, он бы давно превратился в животное. Но мысль всегда билась, острая и жалящая. «Разве есть у царя человек, который бы так честно выполнял должность его слуги, как я? Так за что же? За что кара на мою голову такая?» — с этой думой он и засыпал, зная, что с рассветом родится новый день, такой же, как все предыдущие, со звяканьем оловянной миски, выставляемой часовым, а потом молчанием и одиночеством.
Трудно сказать, как он выжил в эти четыре года. Он бы и сам не смог ответить на вопрос, что помогло. Вероятно, закалка и привычка к суровым лишениям, выработанная еще с юношеских лет. Постоянная собранность и жестокая солдатская требовательность к самому себе заставляли и в одиночке не угасать стремлению к жизни. Платов не верил в благополучный исход. Вспоминая обрамленное буклями свирепое лицо императора Павла, Платов, негодуя, думал о том, какая незаслуженная обида принять от него смерть. И он ждал развязки со дня на день, из ночи в ночь.
Однако он не знал, узник, записанный только под номером во всех тюремных документах, какая важная перемена происходила в его судьбе. Поссорившийся со своими бывшими союзниками — англичанами, император Павел в союзе с новой восходящей военной звездой Европы — Наполеоном намеревался на них напасть. Подстрекаемый искусным французским политиком, он решил ударить по основной колонии британцев — Индии и собрал на военный совет всех своих приближенных. В угрюмом молчании выслушали фельдмаршалы и генералы бредовый план царя, намеревавшегося провести войска через всю страну к Бухаре и оттуда нанести этот удар. Однако возразить никто не посмел. В зале царила тишина, когда Павел резким голосом произнес, давая понять, что никакие сомнения поняты и приняты им не будут:
— Верные мне казачьи войска в силах осуществить такой поход. Задача осталась одна — нам нужен стратег и тактик, способный возглавить сию баталию. Я полагаю, что лишь одного человека мы можем назвать, по справедливости оценивая его воинский дар. Донского генерала Матвея Ивановича Платова, верного
— Ваше величество, — смущенно заметил один из фаворитов, — но ведь генерал Платов заточен в Петропавловскую крепость.
Павел весь позеленел от ярости, вскочил и затопал ногами.
— Что? Моего лучшего генерала содержат в каземате, а я ничего не знаю? Кто посмел?
— Но ведь вы сами приказали, ваше величество, получив донесение о том, что Платов отправился на Дон бунтовать казаков.
— Ложь! — закричал император. — Не путайте, пожалуйста! Донесение — это одно, а злопыхательский донос — совсем другое. Такие доносы только расшатывают трон. Я лишь погрозился тогда, как помню. А вы немедленно заточили этого беззаветного героя в крепость и даже не доложили мне об этом. Мне, своему государю!
Низко наклонив голову, всесильный фаворит стоял в безмолвном молчании, ожидая, когда пройдет припадок ярости. Но Павел и не думал униматься.
— Ложь! Мой лучший генерал подло оклеветан. Совершено тягчайшее преступление. Немедленно из заключения его освободить, вернуть все почести и принести извинение. Что же касаемо подлого доносчика, то я повелеваю его разыскать, лишить всех званий и этапом отправить в Сибирь.
Поздним вечером завизжала тяжелая дверь, пропустив в тесную одиночку сразу несколько человек во главе с самим комендантом крепости, несшим тот самый мундир, в который был облачен Матвей Иванович четыре года назад в день ареста. Спросонья Платов ничего не мог понять, и первой мыслью его было, что свита коменданта крепости прибыла для того, чтобы отвести его на казнь.
— Господи! — устало воскликнул он, обхватив руками поседевшую голову. — Спасибо и за то, что хоть помереть мне дозволено в воинской форме, которую ни разу никаким дурным поступком не замарал.
— Ваше превосходительство, — заикаясь от волнения, проговорил растерявшийся от такой откровенности комендант, — при чем же смерть? Именем государя императора Павла вы освобождаетесь из заключения, как невинно по злостному доносу оклеветанный. Облачайтесь в генеральскую форму. Карета уже подана, чтобы отвезти вас в отведенные для отдыха апартаменты.
— Э нет! — воскликнул Платов, умевший мужественно переносить любые потрясения и быстро приспосабливаться к действительности. — Который теперь час?
— Девять вечера, ваше превосходительство.
— Только-то! — презрительно воскликнул Матвей Иванович. — Значит, кабаки еще работают?
— Так точно, — подтвердил остолбеневший от удивления комендант.
— Велите в таком разе, достопочтенный мой друг, отвезти меня прежде всего в кабак. Хочу я водочки с расстегаями откушать.
— Шутить изволите, Матвей Иванович? — улыбнулся комендант. — Для чего же вам кабак? В покоях, отведенных вам по приказанию самого государя императора, все это есть, и замечу, даже в лучшем виде.
— Нет! Только в кабак! — замахал руками Платов, сбрасывая с себя арестантское облачение. — И знаете, в какой? Что на самой южной заставе, у тракта, по коему я на родимый Дон уезжал, да вместо того к вам на столь длительное поселение прибыл.
Комендант подавленно вздохнул, но Платов, быстро уяснив, что в судьбе его произошел крутой перелом и что этот перелом к лучшему, стал уже острить и покрикивать.