Новое Черное Пальто
Шрифт:
– Да! – ответил он. – Да-да, чудо. Это находка эпохи бронзы! Если подобные находки повторятся, мы сможем с уверенностью сказать: в Никульчине жизнь цветёт ещё с самых древних времён. У нас жили древние люди! Ура!
И все снова закричали, захлопали, засвистели, направились к выходу. Очень быстро направились. Всем хотелось погулять в последние тёплые дни – на выходных обещали перемену погоды, холодный ветер.
– Но это ещё не всё, – сказал Лев Ильич.
В это время на сцену вышла Наталья Олеговна, директор, и сказала:
– Внимание всем!
Вот не люблю, когда говорят
– Внимание, – повторила директор, – завтра, во вторник, объявляется субботник по уборке территории. Все слышали?
Но почти никто уже не слышал – в зале становилось всё меньше и меньше людей, всё тише, слава богам. Остались только мы, те, кто был на слёте, наш «Юный археолог». Директор сползла со сцены.
– В-третьих, – тихо, только для нас почти прошептал Лев, – в-третьих, я поздравляю нас с приобретением художника. Отныне во все экспедиции мы берём с собой Катерину. Правда?
– Ну-у, – говорит она, – ну-у. Это очень неожиданно. Можно подумать?
– Думай, – ответил Лев Ильич, – следующее занятие в четверг, если кто не помнит, – спрыгнул со сцены на пол и ушёл из зала. Вот такой он стремительный.
– Что тут думать? – спросил Губанов Катерину и постучал себе по лбу. – Кого ещё Лев так запросто пригласит в экспедицию? Ты понимаешь?
– Ничего, пусть девочка подумает, – сказала Ирка, – только хорошенько. А то нам второй такой, как Галка, не нужно.
И вышла из зала.
– Чего это она? – спросил Дизель. – Какой такой? Ты-то тут при чём?
Молочный брат
У меня что-то с лицом – меня никто не любит. Ну, кроме самых близких. А особенно Ирка не любит, терпеть не может. Говорит, что признаёт только совершенство. Или хотя бы того, кто к этому совершенству движется. Все наши девчонки попадают в эту категорию и почти все парни. А я – из другой системы координат. От красоты, ума и нормального характера я настолько далеко, что можно даже не пробовать встречаться с ними. Мы никогда не пересекаемся, примерно как параллельные плоскости, но только по-другому. Сомневаюсь, что вообще кто-то знает, как нас совместить. Во всяком случае, так можно подумать, если всерьёз слушать Ирку. У меня не получается не всерьёз. Она недели не может прожить, новый изъян во мне находит. И оказывается права, вот в чём дело.
Прихожу домой расстроенная, что-нибудь ем. Почти всё ем, мало чего остаётся. Вот и толстая. Вечером мама спрашивает:
– Что, опять Ира? Рассказывай.
И я говорю:
– Я толстая.
– Допустим, просто крупная, но это израстётся, вот увидишь, – отвечает она. – Что ещё?
– Мало, что ли?
Мама молчит.
– У меня противный голос, – продолжаю я.
– Совершенно милый голос, – говорит мама, – я, когда его слышу, всегда радуюсь. Звони мне почаще.
– И ещё у меня круги под глазами.
– А вот тут я соглашусь! – вдруг соглашается мама. – Но это исправимо. Просто не сиди по полночи у компьютера.
– Ну мам!
– И Ирку свою не слушай.
И так мы каждый вечер. Я всё про Ирку ей рассказываю, моей бедной маме то есть, всё, что мне
– Не обращай, – говорит, – внимания.
Она всегда мне советует не обращать на что-нибудь внимания. Ещё с того возраста, когда я не могла выговорить слово «внимание», а говорила приблизительно: мань-манья. Нечего возразить, разумеется, не стоит обращать внимание на Ирку. Всё тлен и мрак, мама права. Ноу меня не получается.
После уроков я спускаюсь по лестнице и думаю, что сейчас приду домой и съем половину батона! С молоком. Никому не нравится молоко, я знаю, а мне нравится. И хлеб давно никто из наших девчонок не ест, чтобы не поправиться случайно. А я ем. И внимания ни на кого не обращаю. Мань-манья! Может, маме позвонить?
– Мне некогда, – говорит мама, – я тебе рада, но совсем не могу говорить, вот поляки в дверях, целую, пока, – и кладёт трубку. Вечно эти поляки. Мама работает бухгалтером. Их фирма покупает в Польше рождественские украшения: венки, светящихся ангелов, санта-клаусов в красных ботинках. Как ни позвонишь, у неё каждый раз поляки в дверях стоят. Удивительно.
Был бы рядом Федька – рассказал бы что-нибудь. Пусть ерунду, главное, весело. У него почти всё выходит смешно. Я имею в виду, когда он рассказывает, оказывается, что даже на самом скучном уроке (это химия) у нас бывает прикольно. У Льва тоже так. Везёт же людям, а я вот этого сама не замечаю. Но Федьки нет, он как раз погнал в химический кабинет расспросить про опыт с серой. Или не с серой? Вот упёртый. Сказал, что будет в медицинский поступать, а там нужна химия. До медицинского ещё три с лишним года, а он уже органические соединения изучает, мы до них только к десятому классу доберёмся. Точнее, это они доберутся, я уйду в училище какое-нибудь. Ну пусть изучает себе.
У гардероба стояла Катерина, копалась в своей сумке. Лицо красное, волосы белые – непередаваемо. Ирка бы обязательно остановилась полюбоваться картиной.
– Ты чего? – спросила я. Надо же было что-то сказать.
– Похоже, ключи забыла. Мама сегодня выходила после меня, я и не запирала дверь.
– У вас там что-то запирается? Я думала, так, проходной двор.
– Запирается.
– Позвони маме.
– Она в техникуме, как раз сейчас лекция идёт. И трубку не возьмёт. Приедет часа через три.
– Тогда пошли ко мне, – говорю.
– Правда?
– Ну! Я тут рядом, в семи шагах.
И мы пришли ко мне. Для начала спустились погулять с Маркизом. Я думала, выбегу с ним на минутку, вернусь, но Катерина отправилась со мной. И мы дошли до сквера. Давно пёса так не радовался! Одной мне лень с ним долго ходить, а за компанию – хорошо. Да и вообще всё было нормально, мы поели, поучили геометрию. Потом я вышла из комнаты, поставила чайник, слышу – Маркиз лает. Королевский пудель – голосина у него! Захожу, а там Катерина стоит ногами на кровати моей, закрыла лицо руками. А пёс лает, на неё смотрит. Я его успокоила, больше он не лаял, но Катерина всё равно боялась, ходила по стеночке. Позвонил Федька, говорит: