Новое назначение

Журавлев Тихон Кононович

— Товарищ майор, — обратился к нему ездовой, — я приехал жаловаться на газету.

— Спал на печке? — спросил его редактор.

— Спал.

— А конь у тебя грязный?

Ездовой замялся:

— Не всегда.

— На что же ты жалуешься?

— На грибы. У моего коня их сроду не было. Это же насмешка...

ОРДА

ПОСЛЕ

моих неудачных попыток писать за других и рисовать карикатуры Богомолов как-то намекнул, что в штабе дивизии нужен офицер для связи. Я согласился.

Дали мне единственного подчиненного — шофера Степана Орду с его маленькой машиной, крытой фанерным ящиком. Сновали мы с Ордой в этом ящике во все концы фронта четыре месяца. За это время, кроме коротких писем матери в деревню, я не писал ни строчки, решив, что газетная работа не по мне и летопись моя окончена. Записную книжку забросил, засунул ее в сумку на самое дно, под старые портянки. Но вот в начале декабря пришлось ее оттуда вытащить.

Случилось так: мы с Ордой заблудились вечером в лесу. Шныряли по заснеженным дорогам до тех пор, пока не кончилось горючее.

— Что же делать? — испуганно спросил Орда. — Мы же тут окоченеем.

— А костер на что?

В наступившей лесной тишине, просторной и жуткой, — жуткой потому, что мы от нее на войне отвыкли, — вдруг послышался далекий стук топора по дереву. Там же еле слышно заурчал мотор машины. Орда выхватил из-под сиденья пустую канистру и побежал с ней прямо по снегу в сторону звуков. Когда он скрылся в чаще, дерево затрещало, заскрипело и с каким-то протяжным стоном рухнуло, наполнив лес шелестящим эхом, похожим на тяжелый вздох. Машина зарычала громче.

«Не добежит», — подумал я об Орде.

Но вскоре он вернулся с полной канистрой бензина.

— Товарищ лейтенант, ребята говорят, налево два хозяйства. На этом бензине дотянем. Переночуем там и заправимся. Куда же ночью блуждать по такому холоду.

Через полчаса, исколесив перепутанные дороги, мы добрались-таки до каких-то землянок. В двух нас не приняли, горючего тоже не дали — часть оказалась ветеринарной.

— Вы не туда заехали, — сожалел начальник. — Рядом с нами ГСМ. Так что надо вам к соседям. Они богаче.

Мы снова тронулись в путь. На повороте мелькнула широкая вывеска: ГСМ.

— Горюче-смазочные материалы, — объявил шофер. — То, что нам надо. Черти! Запрятались в тылу под разными буквами, от своих скрываются.

Он остановил машину перед маленькой землянкой.

— Жмите, товарищ лейтенант, на горючее, о ночлеге потом спросим.

Но случилось невероятное. В землянке я наткнулся на своего приятеля из резерва.

— Батюшки! — взмахнул он руками. — Откуда?

Спустя минуту после восторгов и прочего я намекнул о горючем. Потом признался:

— Да и ночевать нам негде.

— А сколько вас?

— Двое.

— Шофер? Зови его сюда.

Я приоткрыл деревянную дверь и высунул голову.

— Орда! Заходи.

— Постой, постой! — испугался приятель. — Говорил: только двое, а зовешь орду. Где же мы вас разместим?

ЧУЖОЕ ТЕПЛО

— И

ТЫ отступил? — удивился приятель, узнав о моих неудачах.

— А куда наступать?

Он потребовал:

— Дай-ка мне газету, посмотрю, как ты пишешь.

К сожалению, газеты с собой не было.

— Там пишут за других...

Я рассказал о роковой статье комбата, в которой было несколько строк.

— Надо было растянуть ее.

— Чем?

— Фантазией. Хорошему газетчику напиши два слова, он разукрасит их сотней.

— Тогда я не газетчик.

— А это мы сейчас проверим. Садись поближе к печке и пиши заметку.

— О чем?

— А что тебя сейчас волнует?

Я усмехнулся:

— Печка.

— Вот и напиши о ней. Проблема тепла на фронте.

— Но для меня это уже не проблема. Согрелся. Да и по роду службы в разъездах пользуюсь только чужими печками. А вот когда был ротным или еще раньше — солдатом, — свою имел.

— Пиши о своей, — потребовал приятель.

— Для кого?

— Для себя.

Я думал, он шутит. Но приятель настаивал:

— Иначе не дам горючего. Я сейчас пойду на кухню — закажу вам еду, потом на два часа уеду. Смотаюсь на базу. А ты подумай. И напиши с огоньком, или, как говорят газетчики, с трезвоном.

Он вышел. Я посмотрел на притихшего за печкой Степана и засмеялся:

— Попали мы с тобой в ловушку.

— Товарищ лейтенант! — взмолился Орда. — Что вам стоит? Напишите, раз просит! — Степана больше всего беспокоило горючее.

— Ладно, — пообещал я и попросил: — Тащи-ка мешок из машины. Все бумаги там.

КУЗНЕЦЫ

ВСПОМНИЛОСЬ. Всю ночь лил дождь, и в землянке было сыро, неуютно. Солдаты сидели в мокрых шинелях, сгорбившись — не хотелось даже лишний раз пошевелиться, чтобы завернуть махорку и согреться дымом. Все мы, будто придавленные непогодой, молчали — упорно, самоотверженно, как перед наступлением. Обеспокоенный такой, не сулившей добра, тишиной, сержант Зырянов ушел к соседям: не иначе, посоветоваться, как же нам быть с этим холодом. Возможно, в других землянках что-нибудь уже придумали. А нам пока не удавалось. На рассвете двое ходили в тыл и принесли из какого-то оврага две охапки прелой соломы. Но когда подожгли ее, землянка наполнилась таким едким дымом, что солдаты чуть не задохнулись и вынуждены были затоптать костер ногами.

Без командира и вовсе стало плохо, будто унес он от нас последнее тепло. Мы прислушивались к шороху дождя в траншее и тосковали по сержанту, ждали, не прочавкают ли его сапоги обратно и не принесет ли он заветной команды: «Приготовиться!»

— Господи, — шепнул мой сосед, бывший студент, — пошли хоть красную ракету.

— Ага, — кивнул я. Хоть бы загорелся этот красный огонек сигнала над окопами, чтобы выскочить отсюда, из мокроты, на ветер и согреться в атаке. Самое страшное на войне — сидеть сложа руки в холоде и ждать.