Новое утро Авроры
Шрифт:
У меня тоже бессонница. Но я придумала надевать солнечные очки, и тогда мне засыпается. Наверное, это и не солнечные очки, а очки для сна. У Оле-Лукойе были зонтики, а у меня очки.
Я не понимаю одной вещи. Ведь я же с Феем всегда говорю – всегда-всегда. Я же не пишу ему записочек, как маме. Значит, я могу говорить. Но почему я могу говорить с Феем и не могу – с мамой? Наверное, люди, когда они могут сказать друг другу всё-всё и не говорят больше никому другому, а только одному – наверное, тогда у них есть такие особенные слова, которые они понимают, а другие нет. И вот поэтому Фей понимает меня. А другие нет. Но мне всё равно грустно,
Когда я не могу заснуть и очки не помогают, я встаю у зеркала и смотрю прямо в свои зрачки. Смотрю, смотрю, пока мне не станет страшно, пока не станут ледяными руки и ноги. Мне кажется, что из зеркала выглядывает кто-то страшный. А это ведь не кто-то – это я сама смотрюсь в зеркало. Наверное, в каждом человеке спрятано чудовище, которое можно увидеть ночью, в темноте, когда никто тебя не видит. Утром и днём другие могут подсмотреть. Чудовище – самый большой секрет человека. Только ночью он сам может рассмотреть чудовище, которое прячется в нём. Вчера мне стало так страшно, что я прыгнула в кровать и заплакала. А ещё я подумала, что и в маме живёт это чудовище. Мы все заколдованные.
А в Фее чудовище не живёт. И Фей не смотрится в зеркало.
Сказка про колдовство
Жил-был один человечек. Его кто-то заколдовал, и каждую ночь он превращался в чудовище. Чудовище шло по городу, опустив печальную морду, потому что так было уже сто миллионов ночей. Утром человечек был весёлый, он пускал мыльные пузыри и дарил детям леденцы на палочке – малиновых и лимонных дракончиков. А вечером он превращался в чудовище и приходил в сны к тем детям, которым утром дарил леденцы. Он пугал их и даже насылал на них болезни, пока они спали, потому что дети очень боялись, и у них сердце билось то быстро, то медленно.
И вот когда человечек-чудовище брёл по городу в сто миллион первую ночь, он встретил волшебника, который сказал, что человечек может расколдоваться, если научится летать. «Если ты полетишь, освободишься от чудовища, потому что чудовище слишком тяжёлое, чтобы летать».
И человечек стал радостным, потому что теперь он знал, как освободиться от колдовства.
Фей сказал – только бы мама не узнала, – что я могу летать. Тсс, тсс. Я уже пробовала. Я встала на подоконник, зажмурилась и представила, как полечу. Нет, совсем не как птица и не как Супермен, совсем иначе. Может быть, как Венди, когда она дружила с Питером Пэном. Я могла лететь медленно и быстро, и даже танцевать в воздухе. Да, и тут Фей взял меня за руки, и мы полетели вместе. И так это здорово было, и ветер в лицо дул. И под нами крыши домов и деревья. И я видела даже лозу, которую любит ветер. Ту лозу, из которой какой-то человек сделал мою дудочку. Фей мне показал. И ветер пел нам. И облака были так близко. Они же совсем не похожи на вату, а на пыль. Но только это приятная пыль. Просовываешь голову в облако, а оно – бац – и нету его. И на тебе только какая-то пыль. А Фей говорит, что это звёздная пыль. Только я что-то не пойму, как может она быть от облака. Наверное, он ошибается. Но Фей научил меня летать. И завтра, завтра – Фей сказал – мамочки! я так побыстрее хочу дожить до завтра – завтра он придёт посмотреть на мой первый полёт в одиночку. Мы договорились, что полетим далеко-далеко… Где
Post-mortem
– Здравствуйте, я Агата.
– Проходи, Агата, я ждал тебя.
– Вы ждали меня? Неужели? Но зачем?
– Нет, погоди задавать вопросы. Как хорошо воспитанной барышне тебе полагается сесть в это кресло, напротив меня, и слушать всё, что я скажу.
– Обязательно? Не могу ли я пойти домой. Я устала.
– Возможно, позже. Сейчас ты должна делать так, как я прошу.
– Это кресло такое чёрное… Его кожа такая холодная…
– Усаживайся удобнее, откинься к самой спинке.
– Не говорите слишком размеренно. Не слишком тихо. И слишком громко не говорите тоже.
– Но почему ты сама шепчешь?
– Я шепчу?
– Именно так.
– Нет, я не люблю шёпота. Не надо, не искушайте мои страхи, не вызывайте мой ужас…
– Нам придётся поговорить, Агата…
– Нет-нет. Я не хочу говорить…
– Однако нам придётся.
– Почему?
– Твои родители нашли тебя обмершую от страха. Ты помнишь где?
– …
– Одна твоя прядь – совершенно чёрных, как крыло чёрного лебедя, волос – побелела. Ты знаешь, почему это случилось?
– …
– Агата, не молчи. Нужно рассказать. Это важно. От этого зависит твоя жизнь.
– Моя жизнь определена.
– Ты помнишь, где и когда тебя нашли родители? Что предшествовало тому?
Агата молчит, смотрит не мигая.
– Хорошо. Я понимаю тебя. Воспоминания твои тяжелы и болезненны. Давай оставим их пока. Посмотри за окно, Агата. Что ты там видишь?
– Солнце.
– Ещё?
– Небо в прорехах ветвей… Птица шмыгнула с ветки… Сорвался жухлый лист…
– Что-нибудь ещё?
– Ведут кого-то… Держат под руки… Он, наверное, мёртв. Но они тащат его. Они называют это «для памяти»… Разве это не уродливо? Даже натюрморт выглядит жутко.
– Нет, Агата, это просто инвалид, но он ещё жив. И может быть, он будет жить ещё очень долго.
– Кто придумал фотографироваться?
– Не имеет значения.
– Он был дьяволом.
– Просто очень изобретательным человеком. И хотел запечатлеть прекрасный миг красоты и юности, быть может.
– Это от дьявола. Всё сохраняет память.
– Так уж и всё? Ну что ж. Не могла бы ты вспомнить свой самый прекрасный день?
– Целый день?
– Да. Или момент. Самый прекрасный. Когда ты была очень счастлива. Когда тебе было отрадно на душе и вокруг плясали солнечные зайчики.
– По ту сторону не бывает солнца.
– Мы не будем говорить о той стороне. Расскажи о своём прекрасном дне.
– Мой последний день рождения…
– Вчера?
– Нет.
– Но ведь последний твой день рождения был вчера.
– Нет.
– Когда?
– Давно, очень давно. Тогда я ещё не была с седой прядью. И мои глаза были синие.
– А сейчас? Какого цвета твои глаза?
– Не знаю, я не видела их с тех пор.
– Ты не смотришь в зеркало?
– Нет. Нельзя. Они придут. Они приходят. Это их двери. Зеркала… глаза… Они нападают… Не отпускают… Хотят остаться здесь… Они цепляются за руки, за волосы… Мои волосы красивы?
– Безусловно. Я никогда не видел таких прекрасных волос, даже белая прядь их не портит.