Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии
Шрифт:
Но эти две гарантии находятся в состоянии противоречия не только друг по отношению к другу, но и каждая в отношении к себе самой, так как они задействуют одновременно трансцендентность и имманентность. Бойль и его бесчисленные последователи непрерывно искусственным образом создают природу и в то же самое время утверждают, что открывают ее; Гоббс и его заново определенные граждане непрерывно конструируют своего Левиафана при помощи расчетов и социальной силы, но используют при этом все больше и больше объектов, чтобы продлевать его существование. Они лгут? Ошибаются? Или они нас обманывают? Нет, ибо они добавляют третью конституционную гарантию: во-первых, полное разделение между миром природы — сконструированным, однако, человеком, — и социальным миром — поддерживаемым, однако, при помощи вещей, и, во-вторых, общее разделение между работой гибридов и работой очищения. Первые две гарантии являются противоречивыми лишь до тех пор, пока третья не разведет их навсегда в разные стороны и не превратит слишком очевидную симметрию в два противоречивых типа асимметрии, с которыми практика в состоянии справиться, но которые она никогда не в состоянии выразить.
Потребуется,
Четвертая гарантия: гарантия отграниченного бога
Однако следовало бы воздержаться от того, чтобы установить слишком полную симметрию между двумя положениями Конституции: это могло бы помешать их дуэту работать в полную силу. Необходимо, чтобы четвертая гарантия урегулировала вопрос о Боге, навсегда удалив его из социальной и природной конструкции, но оставив его репрезентированным и находящимся в обращении. Преемники Гоббса и Бойля весьма преуспели в выполнении этой задачи, первые — освобождая природу от божественного присутствия, вторые — лишая общество божественного происхождения. Научная власть «не нуждалась больше в этой гипотезе»; что же касается государственных мужей, то они смогли изготовить «тленного бога» Левиафана, не тревожась больше о Боге бессмертном, Писание которого, уже у Гоббса, интерпретировалось сувереном только в фигуративном плане. Никто не может стать по-настоящему нововременным, если он не соглашается поставить Бога вне действия как законов природы, так и законов государства. Бог становится отграниченным Богом метафизики, так же отличающимся от донововременного Бога христиан, как физическая природа, сконструированная в лаборатории, отличается от античной категории «фюзис» или как общество отличается от старого антропологического коллектива, населенного нечеловеками.
Но слишком полное отдаление от Бога лишило бы нововременных критического ресурса, который был бы необходим, чтобы до-комплектовать их механизм. В противном случае природа и общество, два брата-близнеца, оказались бы подвешенными в пустоте, и никто, в случае конфликта между двумя ветвями власти, не мог бы решить, какая из них должна одержать победу. Хуже всего то, что их симметрия проявилась бы слишком явно. Новое Время точно так же удвоило отграниченного Бога, как оно удвоило природу и общество. Трансцендентность Бога бесконечно отдаляла его, так что он уже не мог помешать свободной игре природы и общества, но при этом было сохранено право апелляции к этой трансцендентности в случае возникновения конфликта между законами природы и законами общества. Нововременной человек мог быть атеистом, оставаясь при этом вполне религиозным. Он мог захватить материальный мир, по своей воле пересоздать социальный мир, не ощущая себя покинутым всеми сиротой-демиургом.
Новая интерпретация старых теологических христианских сюжетов привела к тому, что теперь одновременно задействуется трансцендентность Бога и его имманентность. Но эта длительная работа, проделанная Реформацией XVI века, привела бы к совершенно другим результатам, если бы не оказалась смешанной с задачей, поставленной тем же самым XVII веком, — задачей одновременного изобретения научных фактов и граждан (Eisenstein, 1991). Вновь была переоткрыта духовность — наследница всемогущего Бога, который коренится в глубине человеческой души, но при этом не вмешивается во внешние дела. Совершенно индивидуальная и совершенно духовная религия позволяла критиковать и господство науки, и общество, не имея, однако, нужды утвердить Бога ни в том ни в другом. Для современного мира он стал возможным как нечто одновременно светское и религиозное. Конституционные гарантии давались не Высшим Богом, но отсутствующим — и, однако, его отсутствие не мешало тому, чтобы распоряжаться им по своему собственному усмотрению в своем сердце. Его позиция стала буквально идеальной, поскольку он оказывался дважды вынесен за скобки! Первый раз — в метафизике, второй раз — в духовности. Он больше уже не создает никаких затруднений для нововременного развития, оставаясь эффективным и готовым прийти на помощь в духовной жизни людей.
Такова тройная трансцендентность и тройная имманентность в этой крестообразной схеме, блокирующей все остальные возможности. Мы не создали природу; мы создаем общество; мы создаем природу; мы не создали общество; мы не создали ни то ни другое, Бог все создал; Бог ничего не создал, мы все создали. Мы ничего не поймем в Новом Времени, если не увидим, что четыре гарантии относятся друг к другу как checks and balances. Две первые позволяют чередовать источники, переходя от чистой природы к чисто политической силе, и наоборот. Третья гарантия запрещает любые контаминации того, что принадлежит природе, и того, что принадлежит политике, хотя
Новое Время не имеет ничего общего с изобретением гуманизма, с возникновением наук, секуляризацией общества или с механизацией мира. Оно — совместное производство этих трех пар трансцендентности и имманентнрсти, имеющих длинную историю, один из этапов которой я представил, обращаясь к Гоббсу и Бойлю. Главный пункт этой нововременной Конституции состоит в том, чтобы сделать невидимой, немыслимой, нерепрезентируемой посредническую работу, которая собирает вместе гибриды. Прерывается ли, однако, эта работа? Нет, ибо нововременной мир тотчас перестал бы функционировать, поскольку он, как и все другие коллективы, живет благодаря этому смешиванию. Великолепие такого механизма проявляется здесь во всем своем блеске. Нововременная Конституция, напротив, допускает расширенное умножение гибридов, существование и даже саму возможность существования которых она отрицает. Трижды, раз за разом оборачиваясь между трансцендентностью и имманентностью, нововременные оказываются в состоянии мобилизовать природу, овеществить социальное и ощутить духовное присутствие Бога, настаивая на том, что природа ускользает от нас, что общество — наше собственное творение и что Бог больше уже ни во что не вмешивается. Кто мог бы противостоять такой конструкции? Потребовались воистину исключительные события, которые ослабили этот мощный механизм, чтобы я мог его описать сегодня так отстраненно и с такой симпатией, с какой этнолог относится к миру, который уже начал постепенно исчезать.
Мощь критики
В тот самый момент, когда нововременные критические способности ослабевают, следовало бы в последний раз измерить их поразительную эффективность.
Освобожденные от препятствий, чинимых религией, люди Нового Времени обрели способность критиковать обскурантизм прежних властей, разоблачая естественные феномены, которые ими скрывались, изобретая их в искусственном пространстве лаборатории. Законы природы позволили первым просветителям повсеместно опровергать необоснованные притязания человеческих предрассудков. Применяя свои новые подходы, они в старых гибридах видели только какие-то неподобающие смеси, которые необходимо было очистить, отделяя природные механизмы от человеческих страстей, интересов или неведения. Все прежние мысли стали казаться нелепыми или приблизительными. Или, скорее, простое применение нововременной Конституции определило «прежнее» как нечто абсолютно иное, нежели наше прекрасное сегодня (см. ниже). Тьма, царившая в прежние эпохи, которые неподобающим образом смешивали социальные нужды и природную реальность, уступила место утренней заре, которая четко разделила материальные причины и человеческие фантазии. Естественные науки определили, чем является человеческая природа, и появление каждой дисциплины переживалось, как тотальная революция, в ходе которой она, наконец-то, освободилась от Старого Режима. Никто не является современным, если он не почувствовал красоты этой утренней зари и не трепетал от ее обетований.
Но критика, стремясь разрушить человеческие предрассудки, касалась не только природы. Вскоре она начала двигаться в другом направлении, ведущем к созданию новых социальных наук, которые должны были подвергнуть критике новую природу. Это было второе Просвещение — Просвещение XIX века. На этот раз точное знание об обществе и его законах позволило обрушиться с критикой не только на предрассудки обычного обскурантизма, но также и на новые предрассудки, созданные естественными науками. Стало возможным, обретя надежную опору в виде наук об обществе, отделить в других науках их подлинно научную составляющую от той их части, которая была порождена идеологией и в связи с которой критика главным образом обвиняла науку. В смешениях первого Просвещения представители второго увидели только неподобающую смесь, которую было необходимо очистить, тщательно отделив ту часть, которая относилась к самим вещам, от того, что можно было отнести к функционированию экономики, бессознательного, языка или символов. Все прежние мысли — в том числе и некоторые науки — стали нелепыми или приблизительными. Или, скорее, череда радикальных революций создала для контраста темное «прошлое», которое вскоре должно было быть рассеяно занимающейся зарей социальных наук. Ловушки натурализации и научной идеологии наконец исчезли. Тот, кто не ожидает этой зари и не будет трепетать от ее обетований, не является нововременным.
Непобедимое Новое Время даже обрело возможность соединить то и другое, используя естественные науки, чтобы критиковать ложные претензии власти, и прибегая к достоверным фактам гуманитарных наук, чтобы критиковать ложные притязания естественных наук и сциентизма. Тотальное знание оказалось наконец в зоне досягаемости. И если марксизм казался столь долгое время непреодолимым, то происходило это потому, что он, на самом деле, объединил два наиболее мощных ресурса, когда-либо разработанных критикой, и тем самым связал их навеки. Он позволял сохранить долю истины, принадлежащую естественным и социальным наукам, тщательно устраняя при этом их проклятую долю, их идеологию. Как вскоре стало ясно — он воплотил все чаяния первого и второго Просвещения и подвел под ними черту. Необходимое различие между материальными механизмами и иллюзиями обскурантизма, точно так же, как второе различие между наукой и идеологией, остаются по сей день двумя главными источниками нововременного негодования, хотя, опираясь на них, уже нельзя прекратить дискуссию, подобно тому, как это делали марксисты, а их критический капитал разошелся по рукам миллионов мелких акционеров. Тот, кто никогда не чувствовал в себе отзвука этого двойного могущества, или тот, кто не был захвачен мыслью о различии между рациональным и нерациональным, между ложными идеями и подлинными науками, тот никогда не был нововременным.