Новогодний рейс
Шрифт:
Правда, неизвестно, какой бы я стала балериной, хорошей или плохой, но точно знаю, что мне мешало стать лучшей в этой профессии — страх и неуверенность в себе. Я никак не могла избавиться от неуверенности. Была работоспособна, гоняла себя до седьмого пота, понимая, что особого таланта у меня, наверное, нет, но думала, что я свое возьму усидчивостью. А потом моя карьера в балете закончилась…
Вера замолчала и будто забыла и про елку, и про Сергея, погрузившись в воспоминания.
…Она уже работала в театре и получила первую в своей жизни серьезную роль,
Сейчас, с высоты прожитых лет, она понимает, что искусство — такая сфера деятельности, в которой (неважно, кто ты — балерина, художник, режиссер) надо быть готовым к тому, что тебя в любой момент могут опрокинуть лицом в торт. Другой вариант — мордой в винегрет. Публичный человек — идеальная мишень для критики, сплетен, зависти, и твой успех в профессии зависит в том числе от твоей неуязвимости и способности держать удар.
Теперь она это понимает, а тогда, в юности, оказалась совершенно не готова к критике и воспринимала ее крайне болезненно.
Нет, наверное, если бы она была уверена в своем таланте, ее бы эти торты и винегреты не испугали, но в глубине души она знала, что, вероятно, критики правы и особого таланта у нее нет. Довольно грустно — понять вдруг, что ты человек средних способностей; в особенности если ты много лет пытался доказать окружающим и, главное, себе, что у тебя талант и ты избранный. Она себя, конечно, успокаивала, что это ничего — миллионы людей живут со средними способностями или даже вообще без них, а у нее, в конце концов, есть дарование, и это не так уж мало; но все-таки однажды она приняла решение оставить сцену.
— У вас потрясающая пластика, — улыбнулся Сергей. — Теперь я понимаю почему — сказывается балетное прошлое… За вами очень приятно наблюдать — в каждом жесте достоинство, красота и удивительная плавность. Знаете, я не люблю резких женщин… Для меня красивая женщина — это прежде всего пластика и плавность. Вы очень красивая… Так что же было потом, когда вы ушли из балета?
— Потом я познакомилась со своим будущим мужем, и у меня появилась возможность поменять все: жизнь, город, профессию. Я вышла замуж, переехала в Москву. И, наверное, от отчаяния (ну если все так круто менять, почему бы и нет?!) — кинулась, вот именно что — кинулась в медицину! Даже в хирурги хотела пойти. Но это смешно, конечно, — куда мне, трусихе, в хирурги? В общем, подалась в гинекологи. Хотела быть хорошим врачом. Очень старалась. Правда. Закончила институт, устроилась в больницу, но муж, а он уже приобрел статус известного режиссера, сказал, что мне надо определиться. «Чего ты хочешь в этой жизни? Быть моей женой или гинекологом?» Вопрос был явно риторический. Я ответила, как и предполагалось, правильно и ушла из медицины.
— Не пожалели?
Вера вздохнула:
— Стараюсь не думать об этом, потому что иначе всем будет плохо. Знаете, если бы мою жизнь можно было высказать одной фразой, то она звучала бы так: «Я только собираюсь жить…» Словно все, что со мной было и будет, лишь подготовка к чему-то большому и прекрасному.
— Вы мне напоминаете героинь Чехова, этих его прекрасных барышень в вечном ожидании будущего счастья…
— Угадали, он мой любимый писатель… А вы, по всему видно, человек деятельный, живущий сегодняшним днем? Впрочем, можете не отвечать, и так ясно!
Она протянула ему стеклянный фонарик. Забирая игрушку, Сергей коснулся ее руки и убежденно сказал:
— У вас еще все сбудется! То «большое и прекрасное», к чему вы себя столь долго готовили, непременно случится!
Она усмехнулась:
— Что вы говорите! Скажите еще, что в новом году начнется новая жизнь?!
— Почему бы и нет?
— Я, если вы заметили, — уже довольно взрослая женщина и слабо верю в позитивные перемены в таком возрасте.
Сергей взглянул на нее с изумлением:
— Что же, по-вашему, на получение «большого и прекрасного» существует какой-то возрастной ценз? То есть, скажем, до тридцати пяти новые возможности и дары судьбы вероятны, а после тридцати пяти (или сорока, как вы считаете?) — решительно нет? Вы действительно так думаете? Следуя вашей логике, я тоже не смею ни на что надеяться, мне все-таки, страшно сказать, — скоро сорок!
— Мне уже сорок! — сухо отозвалась Вера. — Кстати, не утруждайте себя реверансами и льстивыми уверениями насчет того, что мне никогда не дашь моего возраста!
Он рассмеялся:
— Хорошо, не буду, хотя это так и есть!
— А вы, значит, верите во все эти подарки от судьбы или Деда Мороза?
— При чем тут Дед Мороз? Я верю во все хорошее и в то, что оно может случиться с каждым, независимо от возраста.
— И много хорошего с вами случалось? — не выдержала Вера.
— В ваших словах сквозит убийственная ирония! Зря… Надеюсь, и с вами, и со мной еще много чего хорошего произойдет… Не надо только закрывать для него двери и окна…
— Не надо назидательности! — отрезала Вера.
Сергей пожал плечами:
— Ну не надо так не надо. Знаете, а еще я верю в существование «тысячи невидимых рук помощи». Вот скажите, разве у вас не бывает такого чувства, что вам часто помогают, вас направляют?
— Нет, у меня не бывает. И вообще я не верю в подобные теории.
— А верить в нее совсем не обязательно, потому что вам будут помогать вне зависимости от того, верите вы в это или нет.
— А вам помогают?
— Конечно, — убежденно сказал Сергей. — Иначе бы я не встретил вас.
Он закончил наряжать елку и в качестве финального действа нахлобучил на макушку звезду.
— Ну вот, ваша елка готова!
Нарядная ель переливалась огнями, напоминая о празднике.
Вера поблагодарила Сергея, признав, что он блестяще справился со своей задачей.
— А у меня в этом году нет елки. Здесь, в Москве, в съемной квартире не хотел ставить, а в Петербурге не было времени… Вера, кстати, хочу предложить вам поужинать со мной… Я, признаться, сегодня даже не завтракал… Может, сходим куда-нибудь в ресторан?