Новогодний роман

Блажиевич Денис Викторович

– Супруга - это квадратура круга. Мы и сам с усам.

Проглотив колбасу, Пузанов зубами вытащил пробку из термоса.

– Коньячку-бодрячку.

– Богатый, собравшийся расправиться с бутербродом замер.

– Ты что! Мы же на работе - негодующий Богатый добавил еще насчет плохого примера, но был остужен Пузановым.

– Ты не пионер. Зачем тебе пример.
– сказал Пузанов и, немного помолчав, назидательно добавил.

– Бутерброд клади в рот.

Богатый поперхнулся и закашлялся.

– Хватит. Хватит Дыру пробьешь.
– сварливо забурчал Богатый, останавливая поток пузановских тумаков, посыпавшийся на его спину.

Пузанов поднял термос.

– Как говорится. Пить не грех, не грех и выпить.

– Да уж- с чувством произнес Богатый. Он начинал понимать, почему перед дежурством на него с таким злорадством смотрели некоторые сослуживцы. Славный сержант страсть как любил нравоучительные пассажи.

Человеком он был семейным. Супругу называл Галочкой. Пожалуй, это было все, что осталось грациозного в бигудяшной барыньке Галине Федоровне. Супругом и домом она правила лениво, но увесисто. А ведь когда-то вспоминалось Пузанову: черемуха кипела белым взваром, и все вокруг было волнующим и прекрасным. Но Галочка, свечечка в плетеных босоножках, стала Галиной Федоровной, Пузанов стал сержантом. Сложилось, устоялось, но нет, нет да всколыхнет, взбудоражит, налетит воспоминание и толкнет на непроверенные крайности. Чудное это племя - сорокалетки. Состоявшиеся и оперившиеся господа внезапно, закладывают крутое пике и бросаются в неизведанное. Чудики, право слово. Они достигли успокоенности, мало того не щадя сил боролись за нее и наконец получив, не наслаждаются. Более того она гнетет их. Добившись желаемого не все, но многие из них понимают, что упустили главное. Отличие сорокалетних от самих же себя, но моложе, состоит в том, что они замедляют убыстренный шаг. Они останавливаются. Они начинают смотреть назад, и внутри навсегда поселяется черная мышь сожаления. Если бы тогда я сделал вот так? Как бы все обернулось? Зачем я тратил столько сил, если можно было обойтись малой кровью? Почему я подличал? Почему соглашался? Ну достиг, добежал, а дальше что и почему страдал? Они пережили Спасителя, а это налагает дополнительные обязанности. Быть умней, чище и правдивей. Но ведь это и есть самое трудное с таким-то наследством. Отсюда страдания и мучения солидных чемоданов. Взбрыки и падения. побеги к психоаналитикам и молодым не раскрывшимся девушкам. Разруха семейного очага. Калечащие потомство наставления и поучения. Все приходяще-уходяще. Уйдет и это. Подступит старость. все заслонит томительное и бессильное ожидание. К черной мыши добавится серая... Сержант Пузанов в полной мере переживал все коллизии срединного возраста. Он полюбил ночные дежурства, чего раньше за ним никак не водилось. Стал молчалив и задумчив. Внешне перелом проявился в том, что Пузанов стал говорить неуклюжей рифмой. Воспитательно и назидательно стал общаться Пузанов с коллегами по работе. Страшно это бесило всех, но не останавливало Пузанова. Поговорки (предпочтение отдавалось вещам собственного сочинения) загадочные двустишья ставили в тупик самых опытных сотрудников. Один майор Чулюкин, непосредственный начальник Пузанова и Богатого понимал сержанта. Наверное, потому что с сержантом они были пагодки. Из перлов, изобретенных мятежным пузановским разумом для примера можно выделить следующие. "Стоит дуб земли пуп" - это про майора Чулюкина. На жалобы ефрейтора Ковальчука о семейных неурядицах и виновной в них тещей Пузанов откликнулся так " Гангрену уничтожим дружбой", оставив обескураженного ефрейтора размышлять: смириться или рискнуть и воспользоваться бензопилой. Вертлявой хохотушке Майечке из отдела кадров Пузанов каркал зловещим вороном :Поешь? Подмигиваешь взглядом? А мужикам совсем не это надо" С дотошностью работорговца на невольничьем рынке, осмотрев, присланного ему в напарники курсанта Богатого для прохождения практики, Пузанов перешел на элегический тон и задвинул вообще что-то несусветное: " Я счастлив, что я в прошлом жил, доволен, что живу я в настоящем и рад, что в будущем меня не будет" Во время облавы на насильника Решетилова Пузанов действовал в тесной связке с ротвейлером Диком. Они отличились, а Пузанов поразил координатора операции полковника Счастного выспренной японской хокку.

– В землице косточка..

Собаке нравится. Мне нет.

Убежище маньяка где-то рядом.

Счастный - полковник с лисьим прищуром и веревочным хребтом позднее в приватной беседе предупредил Чулюкина.

– Реляцию я , конечно, наверх пошлю. Но ты майор сержанта своего все равно задвинь, запри и ключик выбрось.

Разгоряченный выпивкой и похвалами Чулюкин возразил.

– Что так? Он один из лучших. Нареканий у меня к нему нет.

– Обтрехался ты на земле, майор. Я тебе как твой сержант отвечу, балласт полету не помощник. Наверх полезешь, он тебя вниз потянет. Прямой он у тебя, рубит непонятно. непонятно значит подозрительно. Можешь мне верить. Я в карьерных делах дока.

Чулюкин замял опасную тему, но догадку полковничью принял и дел хороших сержанту не давал. Промышлял сержант мелочовкой: протоколами за неправильную парковку, гонял с тротуаров стаи нелицензионных торговцев и усмирял пьяниц. Сметя завтрак , Пузанов вынул из держателя эбонитовую палочку рации.

– 15-й 15-й слышь меня. Это 9-й.

Сквозь эфирное потрескивание

донеслось.

– 9-й? Это 15-й. Ты Пузанов?

– Я - ощерился Пузанов.

– Как там у вас?
– задала вопрос рация - Нормалененько все?

– Пляшем как кости на погосте - ответил Пузанов.

– Происшествия были?

– Были да сплыли.

– Курсант твой как?

Пузанов посмотрел на Богатого.

– Что ему православному сделается. Сидит себе, не пенится.

– Давайте закругляйтесь там, через полчаса на базе. Как понял?

– Сравнительно.

– Не понял - откликнулась рация.

– Удовлетворительно.

– Шутишь все Пузанов.

– Шутка не утка, под койкой не зимует.

– Ты... Ты..
– рация поискала нужное слово - В самом деле, Пузанов.

Пузанов вернул эбонитовую палочку в держатель. Уазик перевалил через бетонный язык ступенек, прикушенный дубовой плахой двери церковной лавки, и затарахтел по клейменой, еще польской, заповедной брусчатке. Они проехали мимо неухоженного парка Оставили позади красивое и умытое, как игрушечная пожарная машина, здание страхового агентства и за облисполкомом повернули налево. Уазик затаил дыханье, загудел на одной ноте и полез в гору к старинному городскому кинотеатру "Красная Звезда". За кинотеатром они вновь свернули и, разгоняясь на мокром асфальте, понеслись к вокзалу. На остановках суетились контролеры, злые тетки в шерстяных гусарских рейтузах. Из ворот воинской части выезжал, груженный солдатами, парусиновый "Урал" С флагштока перед заграничным консульством свисал оселедец двухцветного флага. Справа к вокзалу подходил длинный товарный состав. Пузанов обогнул лопоухий троллейбус и внезапно прижался к обочине. В его окно испуганной птицей забилась рука в самодельной варежке.

– Чего тебе - проворчал Пузанов - Сейчас, сейчас. Иди, посмотри. Чего ей надо.

– Я мигом - Богатый лязгнул дверцей, откусив кусочек холодного воздуха и заставив поежиться Пузанова. Хлюпнула ледяная муть в ложбине у тротуара. Богатого окатило уличной свежестью. Курсант недоуменно огляделся. Из-под локтя возмущенно зашамкали.

– Инвалид он у меня...Куды ж идти. Ага! В собесе справочку нарисовали. Третья группа. не абы что... Ага! Плотничает дедушка к пенсии.. А тут.. Что я мусор сама не вынесу. Цемент в самом деле. Ага! Пошла. А тут такое.... Чего не придумают.

Богатый двинулся вслед за бойко ковыляющей пенсионеркой в накинутой на плечи искусственном полушубке до того свалявшемся и одичалом, что казалось Богатому, старушка несет на себе шерсть отощавшего и грязного медведя-шатуна.

– Там он. ага! Дальше уж сам.- персиковым пластиковым ведром указала пенсионерка Богатому дальнейший путь.

– Ты, бабуся, здесь постой. Если что машину видишь? Сразу туда. Поняла?
– сердито шепнул Богатый и отстегнул кобуру.

На цыпочках Богатый подбежал ближе. " Я спокоен" - повторял он про себя, трясясь при этом каждой внутренней жилочкой. Богатый стоял в начале крохотного тупичка, образованного домами давнишней постройки. Дома соединяла труба парового отопления, одетая в полуразрушенный кирпичный кожух. Внутри пятачка пряталась батарея ржавых лоханок в низко надвинутых мусорных шапках. По вешнему березовому снегу бежали желтые разводы мочи, а на мрачной стене сиял апельсиновый заяц. Большущий зайчище с круглым животиком. Художник, невысокого роста человек, в длинном до пят кожаном плаще, заканчивал левый глаз. Правый, полностью сделанный, умильно косил в сторону своего еще не готового собрата. Кисточка порхнула, наметив контуры, и замерла что-то обдумывая. " Я спокоен" - повторил Богатый. Он рванулся вперед, вырывая из гнезда резиновую дубинку.

– Стой! Стрелять буду!

Богатый задергался на незамеченной накатанной проплешине льда. Кисточка скользнула вниз. Из пустой глазницы покатились черные горошины слез. Раскорячившись на льду, Богатый смог устоять.

– Вам помочь - бросился к Богатому художник.

– На месте! Лежать стоя, я сказал!- Богатый выпрямился, осторожно подошел к художнику, сорвал с пояса наручники. Один браслет посадил на себя, другим поймал тонкое запястье художника.

– Вы задержаны - получилось не так уверенно, как не единожды перед зеркалом, но все равно внушительно. Нарушитель не упирался. Он покорно семенил за Богатым. Со стены их провожал одноглазый косой калека с уродливо раздувшимся животом. На выходе из тупичка они встретили Пузанова и пенсионерку.

– Что тут у тебя - борясь с одышкой, спросил Пузанов.
– Поймал кого?

– Взяли голубчика. Ага! Попался.

– Запеканкин - расцвел, узнавая Пузанов.
– Счастье какое: дырявая ложка к обеду. В историю войдешь курсант. Самого Запеканкина поймал.

– Опасный?
– с тревогой поинтересовался Богатый.

– Как валерьянка под журнал Крестьянка. С почином тебя соколик был ты крестик, будешь и нолик. В нашем отделе только ты его и не ловил.

– Ну, Запеканкин - ласково обратился Пузанов к задержанному - Ты ж местный ? Дорогу знаешь?