Новости любви
Шрифт:
Подойдя к подавленной горем женщине, около которой тут же появился наш пляшущий в воздухе микрофон, я сказала.
– Примите мои искренние соболезнования, миссис Томаски…
То, что я обратилась к бедной вдове прежде всего со словами соболезнования, объяснялось бессознательным движением моей души, – и дело было вовсе не в том, что Ник Сприг всегда учил меня прежде всего посочувствовать человеку в его несчастье, и уж тогда можно будет легко взять у него интервью. Если бы, скажем, мне случилось оказаться бок о бок с убийцей, только что замочившим
– Меня, как и вас, раздражают люди. Особенно я ненавижу шумные вечеринки…
А если бы мне нужно было поговорить с водителем, который только что угодил в аварию и весь в синяках и ушибах томился в полицейском участке, я бы начала приблизительно так:
– Какое совпадение! У меня были точно такие же проблемы с моей «хондой», когда у нее отказали тормоза…
Сообщения о такого рода происшествиях то и дело поступали на информационное табло нашей студии новостей, и когда я принималась их комментировать, Ник упрекал меня в тенденции к излишней эмоциональности.
Что касается случая с Ритой Томаски, то мнение Ника о моей склонности к эмоциям, как и вообще все его суждения относительно нашего «поганого бизнеса», на этот раз не слишком соответствовало действительности. Мэгги Саммерс оставалась собой в смысле эмоциональности, она нисколько не сомневалась в истинности оценок Ника, которые он выставлял нашей телеиндустрии. Данный случай был душераздирающим сам по себе, поскольку главным действующим лицом здесь являлась жертва, а именно на жертвах Мэгги Саммерс и специализировалась.
– Миссис Томаски, – повторила я, – примите мое искреннее сочувствие.
Она подозрительно посмотрела на меня, но ничего не ответила. Вместо ответа она лишь крепче прижала к груди своего ребенка. Ее тонкая рука придерживала его головку, на которой была надета синяя вязаная шапочка. Она также держала громоздкую корзину с детскими принадлежностями и бутылочками и растерянно озиралась вокруг, с трудом удерживая и ребенка, и корзину. Не долго думая, я сунула под мышку свой микрофон и осторожно взяла у нее из рук спящего ребенка.
Краем глаза я видела, что Келли Блейк и Фред Форман, мои оператор и режиссер, пробираются сквозь толпу. Подняв руку над головой, Фред делал рукой знаки Келли, чтобы тот взял меня крупным планом. Он предчувствовал, что простой человечный жест Мэгги Саммерс заставит зарыдать сразу шесть миллионов наших телезрителей.
Ребенок тяжело заворочался у меня на руках, когда я потянулась, чтобы достать из-под мышки микрофон. Он слегка заурчал, когда я сказала:
– Миссис Томаски, я Мэгги Саммерс, новости Ай-би-эн. Можем мы минутку поговорить?
Рита Томаски диковато уставилась на меня, не понимая, как могло оказаться, что ее ребенок, ее единственное живое напоминание о муже, вдруг перекочевало на руки к этой странной женщине. В ее взгляде отразилось также отчаяние.
Реакция Риты была вполне предсказуемой. Потянувшись к ребенку, она заплакала:
– Я не хочу говорить с вами. Я вообще ни с кем не хочу говорить.
Однако Мэгги Саммерс оказалась проворнее. Она сделала два шага в сторону и одарила Риту своей неподражаемой улыбкой.
– Только одну минуту, миссис Томаски, – быстро проговорила я. – Только несколько вопросов, я обещаю!
Что-то вроде негласной сделки – вы даете мне минуту вашего времени, а я вам – вашего ребенка. Я была уверена, что мое предложение будет принято. Легче отобрать у ребенка леденец, чем убедить подавленную горем вдову, которая к тому же спешит в церковь, чтобы помолиться о душе мужа, убедить ее оставить чадо на руках у посторонней женщины.
Рита прикрыла глаза и покорно покачала головой.
– Хорошо, я поговорю с вами, – прошептала она. – Только прошу вас, подождите минуту. Мне нужно в церковь.
Однако я уже начала считать про себя до шестидесяти – не для бедной Риты, а потому что весь мой эфир занимал всего четыре минуты и тридцать секунд.
– Вы предполагали, что может произойти что-то ужасное?
– Нет, – спокойно ответила она. – Я старалась не думать ни о чем таком. Но, когда это случалось с кем-то другим, меня это пугало.
Пятнадцать секунд, Рита. Если можно, покороче.
– Какой была ваша первая реакция, когда вы узнали, что ваш муж мертв?
Губы Риты скривились от гнева, а глаза сузились, излучая черную ненависть. Давай, Рита. Осталось только тридцать секунд. Не обращай на меня внимания. Я все еще держу твоего ребенка.
– А вы как думаете, что я почувствовала? Мне захотелось умереть. Сначала я не поверила, но когда увидела его, то захотела умереть.
Она тихо заплакала.
– После того как это случилось, вы были в том баре? – спросила я, видя, что Фред схватил себя руками за горло, показывая, что время выходит.
– Да, они вызывали меня туда, – плакала Рита. – Когда я приехала, они уже собирались увозить его…
– Снято, Мэгги, – крикнул мне Фред.
– Благодарю вас, миссис Томаски, что вы поделились с нами вашими чувствами в этот скорбный день, – сказала я, отдавая ей младенца, который тоже начал плакать.
Мэгги Саммерс сдержала свое обещание. Только шестьдесят секунд, только одна минута. Теперь ей нужно было спешить отснять материал, чтобы заполнить отведенное для эфира время. Когда я отдавала Рите Томаски ребенка, то старалась спрятать глаза: мне не хотелось, чтобы она увидела, что Мэгги Саммерс тоже плачет. Рита никогда не узнает, какой стыд жег Мэгги Саммерс за то, что ей пришлось сделать. Однако у Мэгги были и свои проблемы, и одна из них заключалась в том, что, если она проявит себя неважной журналисткой, ее попросту уволят… Итак, я все-таки получила эксклюзивное интервью, и дела казались не так уж плохи.