Новые Глаговки
Шрифт:
Боже, думаю, какие познания! Они еще первую Отечественную помнят? – восхитился я. Но потом вспомнил, что сейчас 2012 год, что во всех газетах и радио поминают эту дату и что в этом вопросе – издевка и больше ничего. Я и отрезал ей соответствующе. Говорю: «А что? Хорошо, если б Наполеон пришел. Он бы сразу ввел то, чего хотели декабристы аж 15 лет спустя».
Она, конечно, не ожидала такого ответа и ретировалась. Нет, я не хотел ничего демонстрировать, ведь у меня за плечами университет. Я хотел бы в счет первого выхода на деревенскую улицу щадящего к себе отношения. Может, у меня шапки нет на эту погоду? Ведь к деревенскому климату надо привыкнуть. Что-то мне в уши дует, я платок под шапку и надел. А что, нельзя что ли? Нет, ей обязательно отбрить меня надо. Какая норовистая! И пошел я дальше, мучаясь своим давлением, в надежде хоть куда-нибудь его деть.
Закличка
Зорькин,
– Не отдам, – сказал дед, – это моё, законное.
– Теперь другие законы. Законы братства людей. И всех людей по списку будем расселять принудительно. А несогласных – по всей строгости революционного закона.
Дед так и опешил. Работал-работал – и на тебе! Не моё! Но всё-таки, к счастью, удержался. Удар его не хватил, чего побаивались в семье, и, перетаскивая вещи в один дом, говорили: «Слава Богу, хоть не умер».
А вот в Великую Отечественную семье повезло меньше: именно в их дом попала бомба при нашем наступлении. Дом сгорел, как свечка. Семья спаслась потому, что отходила от немцев в лес в землянках жить. А когда немцев отогнали, поднимать избу было некому. Так четыре года и ждали, пока отец Нины (сын деда) не вернется с войны. Спешно в зиму рубили лес на избу, и старший брат Нины надорвался, переработал. Приехал с температурой и слег, а пенициллина тогда еще не было, так что в ночь и умер от воспаления. Не хочется о таком ужасе даже и вспоминать. А потом уже в новом дому родилась она, тетя Нина. И выросла здесь же, и вышла замуж тут же, и родила двух девочек и воспитала трех внуков: две девочки, Лена и Настя, и один мальчик Миша. Подняв их, она очень захотела третьего своего материнства, а это, как известно, – быть прабабушкой. Считала, что крестьянке негоже быть одной, ведь земля каждый год рожает – и крестьянской женщине нельзя простаивать. Ну, понятно, что не сама она будет рожать, сама будет только растить. Решив так, она не знала, как подступиться и всё гадала, кто вперед ей принесет дитя – Настя или Миша? Настя учится в юридическом институте, а Миша – старшеклассник. И никто из них особо в родители не торопится. Не те времена, не нашенские, когда вышел замуж – почти сразу и родитель. И начала она думать, что ей делать. Муж и родня – все уходят на работу, на ней хозяйство, огород, но для крестьянки этого мало. Еще нужны малые дети, чтобы своими голосами, нуждами и даже капризами говорили ей: «Ты в центре и в полноте жизни, а не где-то там сбоку и на пенсии». И не морально это, и одиноко. Непорядок для крестьянки. Что ей газеты, телевизоры, компьютеры и радио?! Ей ребеночка подавай! Да вот незадача – где его взять? И тут она вспомнила про детские заклички, которыми сами они уже не пользовались в деревне, но о которых она слышала от матери. На Пасху – катание яиц с горки. Зачем только – она забыла, а вот что в апреле пекли жаворонков, чтобы ими привлечь птиц, то есть привлечь весну – помнила. Смотрите, смотрите, сколько у нас птиц сидит! Летите скорее к нам!
«А что если и мне привлечь какую-нибудь девочку к себе? – вдруг подумала она. – Это же богоугодное дело. И мне интерес будет. Может, она привлечет мне ребеночка?
Смотрите, смотрите, какая девочка! И как ей здесь хорошо! Летите скорей сюда, мои правнуки, не задерживайтесь в пути!
И такая девочка здесь появилась. Еще одна пенсионная семья вернулась в деревню: бабушка и дедушка, а при них внучка. Понятно, что родителям далековато приезжать в нашу деревню – 74 километра от Москвы. Понятно, что бабушка всё ещё работает и мотается туда-сюда, а с внучкой – урывками. И там, в городе, всё уделай, и тут дедушку обихаживать надо. Хорошо, если я буду привечать это милое создание, угощать и разговаривать с ним, и в дом пускать, и по огороду ходить, объясняя, что где растет. Для того, чтобы добрым делом чужому ребенку поторопить своих правнуков. Я ведь в это пятилетие еще смогу их поднять, а вот позже, чувствую, будет трудно».
Рассказы тети Нины о поросёнке
Из пяти, если по школьным меркам, деревень – Глаговки, Лаптево, Коськово, Мошницы, Козино, а по возобновленной приходской шкале и побольше, – полностью подавленная деревня – это Козино.
«Как только мама вошла с ними, сразу бросили телогрейку на пол к печи. Телогрейка по советскому обычаю была на все случаи жизни. И на такой тоже. И смышленые поросятки сразу забились в рукава. Поняли, где теплее. Когда они согрелись и попривыкли к новому домику, их стали приучать к бутылке с соской».
Поначалу Нине с братом Вовкой было интересно их кормить, но потом они заметили, что еще интереснее включить их в свою игру. Они придумали взять коробку из-под обуви, привязать к ней веревку и возить поросенка вокруг печки, вроде барина или председателя колхоза. Один из поросят был невероятным игрунчиком. Когда проезжали мимо двери, он выскакивал из коробки и прятался за дверью. Они делали вид, что не замечали этого, и ехали дальше. А он, подождав следующего круга, ловко впрыгивал в коробку.
«Мы с Вовкой были ошеломлены, какие мы могучие дрессировщики и какой у нас талантливый оказался ученик. Мы уже подумывали, не податься ли нам в цирк и не завести ли каких-нибудь зверей покрупнее, раз уж мы такие опытные, но тут пришла мама и сказала, что мы забылись, заигрались у печки, что на улице гуляет весна и место подросшим поросятам – на скотном дворе, и что она их забирает и уносит. Мы кинулись в рев. Как же так? Разрушили нашу игру! Разрушили наши мечты! Разрушили все наше лето! Но мама в каких-то вещах была строгая и непримиримая. Могла просто сказать: «Ну вот еще! О скотине плакать!
А как-то мы поехали в Клин покупать поросенка, привозим домой, кормим, поим, а он не растет. Вызвали ветеринара, а он говорит – это кабанчик, вас надули, он не будет расти. Зарежьте и не мучайтесь. Ездили в следующем году на другую станцию покупать. Поросятки понравились, были такие шустрые, активные, а привезли домой – они стали вялые. Так вскорости и умерли. Народ говорил – их известью растворенной поят, чтобы они были привлекательнее для покупателя на рынке, а что потом они не выживут – им неважно. И кто-то из деревенских опускал руки, а другие искали противоядие, например, ехать на рынок с бутылочкой молока и соской и прямо там кормить поросенка. Можно было спасти таким образом поросенка и вырастить до хорошего хряка осенью.
А теперь я вам расскажу, откуда взялся этот погодок Вовка. Дело в том, что мой папенька женился на моей маменьке до войны. И успел родить дочку Тоню, а потом ушел в армию и, не демобилизуясь из нее, пошел прямо на фронт. И отвоевал, как все, четыре года и вернулся-таки в свою деревню. Увидев, что дома на том месте, где он стоял, нет – в него попала бомба – поднял его из пепелища, обустроил и только потом, в 1953 году, родил второго ребенка, то есть меня. А у первой его дочери, Тони, в это же время родился сын Вовка. И для моей матери это означало одновременное воспитание внука и дочери. Его мать Тоня приезжала из города только изредка. Так у меня было одно детство на двоих с собственным племянником.
Очень мы любили с ним слушать сказку о Сиротке. Бежим к матери в огород и просим ее рассказать сказку о Сиротке, обязательно сегодня, обязательно вечером. Она отказывается, объясняя нам взрослые вещи, которых мы не понимаем, что она, Полюха, ходит в колхоз работать бесплатно, то есть за палочки и, если правильно намекнул председатель, чтобы не посадили в тюрьму за саботаж советской власти и не отправили в Сибирь. Потому что крестьянин – социальный изгой. Его надо не только раздавить за мелкобуржуазность, но и заставить работать на пролетариат города дважды, трижды и четырежды. Поэтому, когда Полюха приходит с работы, одно-единственное ее желание – поскорее оказаться в своем огороде, чтобы после рабочего дня в колхозе, где ничего толком не заплатят, вырастить хоть что-то, чтобы семья не умерла с голода.