Новые миры взамен старых
Шрифт:
"Неужели? А я никогда о них даже не слышал. Последние три недели я платил за свои рейхсмарки по сорок центов. Почему никто не посвятил меня в это? Ладно же, погодите, вот я вернусь домой и выскажу своим банкирам всё, что о них думаю".
"А я не купил и половины того, чего мне хватило бы на жизнь, – заявил более финансово подкованный господин. – Я побоялся. И теперь, когда они стоят тридцать центов, а не двадцать шесть, я чувствую, будто меня тоже обвели вокруг пальца".
И это правда, что в Германии нельзя было купить эти неуловимые райземарки. Однако вы могли подписать письмо банкирам в Амстердаме, подготовленное для вас клерком "Американ Экспресс", позволив тем добыть их
"Нельзя допустить, чтобы что-нибудь замедлило работу этого прибыльного бизнеса", – стало девизом тех, кто столь близко к сердцу принимал интересы туристов.
Поскольку до приезда в Германию мы с Ириной не приобрели достаточное количество райземарок, мы отправились в компанию "Американ Экспресс", чтобы попытаться раздобыть данным способом ежедневную норму в размере пятидесяти единиц этой валюты на каждого. Правда, у нас к этому моменту все наличные уже закончились – не осталось ни одной жалкой марочки, хотя в моём поясе для денег была припрятана приличная пачка дорожных чеков. Всего за день до этого мы подписали одно из тех стандартных писем с заказом райземарок, что "Американ Экспресс" направляет столь великодушным амстердамским банкирам, и надеялись, что желаемое уже будет ждать нас в офисе по указанной цене в двадцать девять с половиной центов. Я тоже поддался этому заразительно приятному чувству, что, должно быть, кого-то дурачу.
Однако, несмотря на это, я шествовал в мрачном молчании. Ибо нет ничего более удручающего, чем сталкиваться с проблемой обмена денег в стране с валютой, привязанной к золоту, когда там, откуда ты родом, это не так. Любой, кто верит, что наш доллар – это доллар, а не шестьдесят центов, должен увидеть, как американцы соперничают с посетителями "Стены плача", когда с подвыванием жалуются на цены в Германии, которая до сих пор считает, что у неё золотой стандарт, хотя у нас хранится половина золота в мире, а там его и вовсе нет.
Мы уже шли по Унтер-ден-Линден, когда я вдруг случайно заметил гигантскую модель серебристого трёхмоторного самолёта, ярко сиявшую в большой витрине. На ней красовалась надпись "Дерулюфт". А над дверью висела знакомая вывеска, выведенная красными буквами: "Интурист". Мы оба сразу остановились, дабы полюбоваться на большую птицу.
"По-моему, выглядит неплохо, – задумчиво сказал я Ирине. – Как насчёт того, чтобы куда-нибудь слетать? Давай бросим Рейн и твои застёгнутые вокруг талии надувные каноэ и полетим в Ленинград".
"Полетим в Россию? Так далеко? Нет уж, спасибо, я бы лучше поехала поездом".
Тем не менее я стал полегоньку подталкивать её к двери. И вот мы оказались внутри.
За видавшим виды письменным столом, на коем уместились стопки покрытых странными иероглифами бумаг, русская пишущая машинка и две модели одномоторных советских самолётов, сидел мистер Ницше, любезный и обходительный представитель Дойч-Руссише Люфтфекиес 34 – "Дерулюфт".
34
От переводчика: Так называлось совместное советско-германское авиатранспортное предприятие, занимавшееся перевозками пассажиров и почты в Европе в 1920 – 1930-х годах. Немецкое "Deutsch-Russische Luftverkehrs" ("Deruluft") – "Немецко-российское воздушное сообщение".
"Да, почему бы не слетать в Ленинград? – одобрительно повторил он
"Но с нами, – продолжил он, сразу оживившись, – вы получите прекрасный вид с высоты птичьего полёта на всю местность от Берлина до Ленинграда. Вы только подумайте об этом! Что за дивный способ путешествовать, что за способ!" И, склонив голову набок, он ободряюще нам улыбнулся.
Однако, увидев, что Ирина не выглядит впечатлённой, он переключил всё своё внимание на неё. "Тогда вы станете не только первой на возвращение, но и первой на полёт назад", – внушительно добавил он.
Что за продавец!
Но всё же она не была уверена, что это такая уж хорошая идея.
"Погодите минутку, – осторожно заметила она. – Я ненавижу высоту, и у меня кружится голова на верхушках колоколен и небоскрёбов. Мой первый полёт и сразу десять часов в вышине! Не слишком ли это много для начинающей?"
"Вовсе нет, вовсе нет, – успокаивающе заверил мистер Ницше. – Вы даже не заметите, как взлетите, ведь движение такое мягкое, такое приятное. Это немного похоже, ну, дайте-ка подумать … о, да, на лёгкую океанскую качку".
Это был промах. "Лёгкая океанская качка" не являлась тем, на что купилась бы Ирина.
"Или на катание на качелях, – поспешно поправился он, осознав, какую оплошность допустил. – Вверх-вниз, вверх-вниз, вот и всё". И он грациозно помахал руками, совершив ими плавные и широкие движения.
"О, и это точно всё?" – горько произнесла она.
Много шума из ничего! Можно подумать, что мы были пионерами полётов, готовыми проложить новый маршрут. Эдакая семейная пара Блерио 35 , собиравшаяся впервые перелететь Ла-Манш. "Тебе уже давно следовало полетать, ведь ты, наверное, единственная женщина в мире, которая до сих пор этого не сделала", – строго сказал ей я.
"Ничего страшного, пожалуйста, не торопите её, позвольте ей спокойно всё обдумать", – вмешался со своей примирительной улыбкой мистер Ницше, а затем, ободряюще кивнув Ирине, добавил, что он даже не сомневается, что мы скоро вернёмся и закажем билеты.
35
От переводчика: Луи Блерио (1872 – 1936) – французский изобретатель, авиатор и предприниматель. Стал первым пилотом, перелетевшим Ла-Манш ещё в 1909-ом году.
Однако этого ему показалось мало, и он искренне посоветовал оставить ему наши паспорта. Ведь в том случае, если мы, решив покинуть Берлин, всё-таки будем готовы вылететь в Россию, было бы неплохо получить латвийскую, литовскую и эстонскую визы, дабы мы могли "отбыть спешно, если захотим".
Что означало последнее, я не спросил. Я никогда не думал о том, что мне может "захотеться спешно отбыть" из Берлина, который всегда был моим любимым городом. Но ведь никогда нельзя предугадать, что тебе вздумается сделать после "кровавой чистки" – тем более что, по словам фрау Б., герр доктор и Оскар довольно-таки откровенно побеседовали с нами о прихотях и капризах гитлеровского правительства, пусть даже мы сами при этом почти ничего не говорили.