Новые приключения Шерлока Холмса (сборник)

Бетанкур Джон Грегори

– “Лакей – рептилия, что спит в тени, доколе Зевс ее не кликнет”, – прочитал я. – Шифр, Холмс?

– Думаю, нет, Ватсон. “Доколе не кликнет” – явно не шифр. Под “лакеем”, несомненно, подразумевается преданный слуга, “Зевс Громовержец” – конечно же “Таймс”, ну а “рептилия” – это же элементарно. – Подскочив к полкам, он достал с одной из них железнодорожное расписание.

– Уголок рептилий в зоологическом саду. – Я поднялся из-за стола, возбужденный, готовый немедленно ехать.

– Вернитесь на свое место, мой дорогой друг. Наш специальный поезд отбывает в одиннадцать сорок пять, так что у вас достаточно времени на то, чтобы всецело насладиться превосходной горячей сдобой миссис Хадсон.

–

Но куда мы отправляемся?

– В Корнуолл.

Более подробных разъяснений я не дождался, и незадолго до полуночи мы уже устроились в относительно приличной гостинице, куда добрались с маленькой железнодорожной станции Сент-Эрт. По дороге я взглянул на указатель, на миг освещенный фонарем нашего кэба, – “Лизард” [73] .

– Ну конечно, рептилия! – воскликнул я.

– Заметьте, Ватсон, это ваше “конечно” всегда следует послемоих объяснений и никогда до.

Такая резкость была несвойственна моему другу и выдавала его тревогу.

На следующий день мы сняли загородный домик близ поросшей травой бухты Полду на крайней оконечности Корнуоллского полуострова, чтобы подкрепить миф о недомогании Холмса, которому якобы требовался полный отдых. Отдых? Я не припомню другого случая, когда бы мой друг так долго пребывал в состоянии тяжелого нервного напряжения. День следовал за днем, неделя за неделей, колокольчики сменяли первоцветы, нарциссы и фиалки пестрели в высокой траве по краям тихих тропинок, а в газетах не появлялось никаких новых сообщений по нашему делу, и я начал всерьез беспокоиться о здоровье моего друга. Холмс заинтересовался древним корнуэльским языком, который, по его предположению, был сродни халдейскому, о чем я рассказывал, описывая более раннее дело, но это не могло занять его надолго. Если бы мы не оказались втянутыми в тот кошмарный случай с “Дьяволовой ногой”, который неожиданно возник в близлежащей деревушке Тридэнник-Уоллес, я должен был бы действительно предписать моему другу полный покой, о котором, казалось бы, лишь в интересах дела говорил доктор Эгер. Когда расследование “корнуэльского ужаса” благополучно завершилось, Холмс вновь впал в напряженную задумчивость, глаза его лихорадочно блестели, заставляя меня задаваться вопросом, не осталось ли у него каких-то последствий того случая, когда мы оба во время нашего эксперимента надышались ядом корня дьяволовой ноги, возбуждающего нервные центры, контролирующие чувство страха, и способного свести с ума.

Как бы там ни было, однажды я проснулся серым весенним утром, обещавшим все тот же бесконечный моросящий дождь, который в Корнуолле не редкость, и увидел, что Шерлок Холмс стоит у моей кровати. Все признаки лихорадочного состояния улетучились, он снова был полон энергии и жизненных сил, чего я не мог не заметить, поскольку слишком хорошо его знал.

– Если когда-либо я буду столь самонадеян, что вновь соглашусь поработать на благо нации, прошу вас, Ватсон, напомните мне о деле преданного слуги. Мы возвращаемся в Лондон сегодня же, и дай бог нам не опоздать. – Он говорил серьезно.

– Но с какой целью, Холмс? – Я встал с кровати.

– Учить халдейский язык, мой дорогой друг. – Холмс произнес это с теплотой, без тени язвительности, свойственной ему в последние несколько недель.

Трясясь в вагоне-ресторане по Большой Западной железной дороге, я рискнул потребовать объяснения нашего внезапного отъезда. Даже “Таймс” осталась сегодня непрочитанной.

– Полно, Ватсон, в самом деле, глядя на это превосходное филе палтуса, я начинаю думать, уж не стоит ли вам обратиться к методам мистера Огюста Дидье, раз уж мои остаются для вас непостижимыми?

– Это не тот ли повар из клуба для джентльменов “Плам”, который раскрыл пару запутанных дел?

–

Именно он. Я был достаточно любопытен, чтобы посетить его в девяносто шестом, после примечательной истории в “Пламе”. Не могу одобрить всех его методов, ибо он в своих расследованиях не очень полагается на науку, тогда как я утверждаю, что это – полностью логический процесс, позволяющий за счет отрицания или отбрасывания всего лишнего приходить от общего к частному. Он придерживается той точки зрения, что кулинария схожа с расследованием: необходимо выбрать ингредиенты и умело их объединить, и без творческого подхода к делу успеха ни в том ни в другом не добиться. Сомневаюсь, что миссис Хадсон согласилась бы с ним. Однако, Ватсон, давайте рассмотрим наше дело под таким углом зрения – все “ингредиенты” загадки перед нами.

– Письмо, баронесса…

– И другие игроки, Ватсон. Это дедукция, а не творческий подход. С помощью дедукции мы можем также заключить, что баронесса предполагала: в деле такой важности без моего участия не обойдутся. А если баронесса это понимала, то и другие игроки тоже. Я свалял дурака, Ватсон. – Судя по его тону, им овладело прежнее беспокойство. – Я решил, – продолжил он, – что сообщение, которое заставило нас умчаться в Корнуолл, – от баронессы. Но это не так.

Уверен, оно было опубликовано другим заинтересованным лицом, чтобы пустить меня по ложному следу, и, надо сказать, ему это удалось.

– Но ведь в “Таймс” не появилось других связанных с нашим делом объявлений.

– А с чего мы взяли, что объявление появится в “Таймс”? – мрачно ответил Холмс. – В письме сэру Джорджу говорилось, что дальнейшие инструкции будут опубликованы в ежедневных газетах, без указания в каких. К счастью, миссис Хадсон ответственно относится к моей просьбе ни в коем случае ничего не выбрасывать, так что подборка лондонских газет за последние два месяца от “Дейли график” до “Файненшл таймс” ждет нас на Бейкер-стрит, и мы сможем изучить их на предмет интересующего нас сообщения. Боже, Ватсон, если я все прошляпил… – Он осекся, не договорив фразу, что с ним случается нечасто.

– Кто может быть этим “заинтересованным лицом”? – спросил я спокойно.

– Помните дело “Чертежи Брюса-Партингтона”, которым мы занимались в девяносто пятом? Майкрофт тогда сообщил мне в телеграмме, что известно множество мелких мошенников, но мало таких, кто рискнул бы пойти на столь крупную авантюру. Достойными соперниками он считал только троих: Адольфа Мейера, Луи ла Ротьера и Гуго Оберштейна. В том случае в деле был замешан Оберштейн, но в настоящее время он отбывает срок в тюрьме, а значит, остаются лишь двое – Луи ла Ротьер и Адольф Мейер.

– Уверен, что это Мейер! – воскликнул я.

– На сей раз, Ватсон, я соглашусь с вами. Он все еще проживает в Лондоне, на Грейт-Джордж-стрит, тринадцать, Вестминстер. Ла Ротьера я хорошо знаю в течение уже нескольких лет и полагаю, что мы можем исключить его. С Адольфом Мейером я имел дело в девяносто пятом, и вот что мне тогда удалось о нем выяснить: полный, одутловатый джентльмен, компанейский, со страстью к музыке, но у него отвратительный вкус, если он предпочитает мистера Джона Филипа Сузу классике, а трубу – скрипке. Под приветливой внешностью Адольфа Мейера скрывается черное сердце самого злого человека из всех живущих на земле. Он – неофициальный агент барона фон Гольбаха. Это имя вам ни о чем не говорит, Ватсон? Я не удивлен. Он не любит быть в центре внимания, но именно он стоит за отставкой Бисмарка, поздравительной телеграммой Крюгеру и бесчисленными другими интригами. Кайзер верит каждому его слову, а канцлера не слушает. Он ярый недруг Англии, и Мейер – его орудие, инструмент в его руках. Если бы я мог выбирать себе врага – лучше кандидатуры не найти, ибо он олицетворяет Зло.