Новые рассказы южных морей

Джонсон Колин

Но вот словно сотни птиц взмахнули крыльями — раздались бурные аплодисменты, музыканты раскланялись и ушли за кулисы. Зажглись огни, начался антракт. Сидящие впереди обменивались мнениями, мисс Реннер улыбалась, откинувшись на спинку кресла, — она была безмерно счастлива.

— А вам понравилось? — обернувшись к девочкам, вглядываясь в их лица, спросила она.

Кое-кто нерешительно поддакнул, другие только заулыбались и закивали головами. Не сознаваться же учительнице, что они не слушали.

Мисс Реннер еще раз оглядела своих учениц.

— В театре есть буфет.

Как хорошо избавиться, хоть на несколько минут, от гнетущей торжественной тишины зала. Вернувшись на свои места, они твердо решили: будем слушать всерьез. Публика внимала каждому звуку, все взгляды были прикованы к сцене. Девочки пытались слушать так же внимательно, но музыка зазвучала

опять тихо и нежно, а мягкие кресла так и располагали к дреме. Девочки уже клевали носами, когда эта засоня Мириони все испортила. Безуспешно борясь со сном, она посмотрела на часы в тот момент, когда музыка затихла. Мириони замигала и хлопнула в ладоши. Один раз. В абсолютной тишине этот хлопок прозвучал как раскат грома. И — тишина, тишина, затаившая дыхание от ужаса. В публике прошел возмущенный шепот, люди поворачивали головы, чтобы взглядом испепелить невежу. А музыканты играли спокойно и невозмутимо. Девочки испуганно присмирели. Мисс Реннер сидела, вытянувшись, как струнка, вне себя от негодования. А Мириони застыла от ужаса, поднеся руку к губам.

Однако и в этом девочки усмотрели смешное. Наблюдая за Мириони и переглядываясь, они буквально тряслись от еле сдерживаемого смеха. Нежные звуки наполняли зал, а школьницы тщетно пытались унять накатывающий на них смех. Конечно, от праздничной, неповторимо торжественной обстановки концерта ничего не осталось, хотя музыканты продолжали играть, а зал по-прежнему слушал их затаив дыхание.

…Автобус катит по городу, а девочки выслушивают холодные, злые слова мисс Реннер: они не оправдали ее доверия. Сказать нечего, они сидят, уставившись в окна. За чертой города автобус прибавил скорость. Уже не видно городских фонарей, под колесами не асфальт, а гравий. Вновь автобус летит сквозь кусты, свежий ветер обдувает лица.

И вдруг, не сговариваясь, девочки запели, их голоса то накатывались, то затихали в зеленом безбрежье. Вот фары — светлячки высветили знакомые деревья школьного сада. Голоса смолкли. И тут мисс Реннер вдруг поняла, как прекрасно было это пение. Жаль, что они поют только фиджийские песни, подумала она.

Западное Самоа

Альберт Вендт

Потомок горы

Вирусы гриппа захватили Фалефануа, что, как орел с простертыми крыльями, лежит у подножия бесстрастной горы, и принялись плодить трупы. Сначала они переплыли на паруснике океан, а когда белые матросы перенесли их в своих глотках на берег и здесь с плевками оставили, переползли через горную гряду на восток. Так они получили свободу под солнцем, как судья восседавшим на медном небе, под солнцем, которое посылало свои ядовитые лучи на горы, на жилища людей, на деревья, и берег, и море.

Неподвижный, как изваяние, главный вождь Mayra сидел, скрестив ноги, и впитывал в себя вопли и стоны плакальщиц. Он не отрывал глаз от жены, лежавшей посреди галечного пола и укрытой лучшими циновками. Мухи кружили над лицом мертвой женщины. Пронзительный крик птицы вырвал Мауга из оцепенения, и опять им завладела боль. Она ползла откуда-то из самой глубины живота, заполняла рот и проливалась из глаз. Мауга выглянул на дорогу. Там плакальщицы готовились к еще одной церемонии. Он смотрел, как за ними, наверное на кладбище, длинной чередой шли люди. Скоро и он пойдет той же дорогой с телом жены. Мауга содрогнулся.

Первым умер его старший сын — наследник его имени, потом дочь, теперь вот жена. Юркая фуиа прервала размышления Мауга. Когда она исчезла в тени деревьев, он на секунду прикрыл глаза и, сдержав судорогу, сотрясавшую его тело, властно сказал:

— Хватит!

Вопли тут же стихли.

— Она умерла. Все кончено. Она умерла. Она ушла к богу.

И замолчал, не в состоянии справиться с удушьем. Язык его распух от боли и уперся в стиснутые зубы, угрожая сорвать с вождя маску показного спокойствия.

— Божья воля, — прошептал он.

И сразу как не бывало жаркого удушья, тело его стало холодным, как лезвие ножа. Прервав плакальщиц, Мауга поднялся, торопливо вышел из дома, пересек дорогу и, продолжая чувствовать на себе пристальные взгляды оставшихся в доме людей, скрылся за деревьями.

Там он сел на землю и еще долго бормотал:

— Божья воля… Божья воля…

Он, казалось, убеждал самого себя, да так оно и было. С тех пор как началась эпидемия, Мауга потерял счет дням и жертвам. Реальной оставалась только боль,

да еще страх перед непостижимым. Он лег на спину и стал впитывать в себя пагубу ослепительных лучей. Он ничего не видел и не понимал, в голове у него был только вызывающий одну бессильную ярость мрак. Как мясо плотно охватывает кость, так и этот мрак поглощает Мауга и всех его людей. На банановом листе повис паук, потом скользнул вниз. Мауга, не двигаясь, наблюдал за ним, и вдруг его пальцы взметнулись вверх, сомкнулись и раздавили паука. Что-то вроде догадки пронеслось в его голове, когда он рассматривал мертвого паука. Да. Эпидемией бог пожелал наказать его и всех людей. Издалека до Мауга донесся гул церковного лали [27] , и он опять закрыл глаза. Еще одна жертва. Бог разгневался, и гнев его не знает границ. Мауга разделял эту веру своего народа. Он повернулся на бок и неловко встал на ноги. В это мгновение погребальный плач вновь просочился сквозь деревья и опять будто приморозил его к земле. Так морской ветер со свистом срезает ветки с деревьев. Вопли, как копья, вонзались ему в голову и вселяли в него ужас. Пойманный ими, окруженный со всех сторон, как мозг в кости, Мауга задрожал от страха, ибо они гасили последний проблеск света в его голове. В оцепенении глядел он, как, танцуя в восковом зное, опускались вокруг него на трепещущую землю листья. Но вот и лали, и плакальщицы постепенно стали отступать, как отступает, уходя с небесной выси, солнце. Мауга встряхнулся, словно так он хотел вытолкнуть из себя мрак, наружу, на деревья. Он всматривался в высь, в солнце, распятое в небе. Сейчас нигде не спрячешься. Он опустил голову и побрел дальше, еще дальше, в тень деревьев.

27

Большой барабан.

Внезапно он остановился. Зеленый ковер из папоротников будто выскользнул у него из-под ног и неожиданно бросился вправо, туда, где из земли бил родник и заполнял глубокое, круглое, как кокосовый орех, озеро. Мауга с трудом дотащил свое тело до воды и, нагнувшись, долго смотрел, как его рот жадно всасывает воду. Едва он оторвался передохнуть, как его вырвало, будто выпитая им вода взорвала желудок. Стало легче. Он лежал и смотрел на свое отражение. Постепенно ужасная эпидемия уходила из его памяти, и со дна ее забились воспоминания юности, такие же пленительные и чистые, как эта родниковая вода. Семена воспоминаний лопались и, прорастая, изгоняли из головы и из сердца горький мрак.

Мауга сел. Он подвернул лавалава [28] и опустил ноги в воду. Прохлада медленно поднималась по его ногам и дальше по всему телу, возвращая ему жизнь. Ветер прошелестел в деревьях и пригладил его поседевшие волосы. В голове у него вдруг прояснилось, и он увидел, как она выходит из-за деревьев: Фануа — та девушка, что станет его женой, высокая, тонкая, явившаяся ему из чрева деревьев. Как и сейчас, он сидел тогда, уставившись на воду, и делал вид, что не замечает ее. Но словно успокоительный бальзам коснулся его глаз, когда он увидел ее. Она в изумлении остановилась, обнаружив возле озера юношу, возле своего озера.

28

Кусок материи, обертываемый наподобие юбки вокруг бедер от пояса до колен, реже до щиколоток.

Потом девушка осторожно двинулась дальше, а он незаметно наблюдал за нею. Он увидел, как она вздрогнула и, словно защищаясь, прикрыла обнаженные груди руками. Но, больше уже не глядя в его сторону, она обошла озеро и села напротив. Потом небрежным жестом зачерпнула в ладони воды и выпила ее, как бы говоря: «Это мое озеро!» Он поднял голову и встретил ее пристальный и, как ему показалось, сердитый взгляд.

— Я хотел пить, — услышал он свой оправдывающийся голос.

Она не ответила. Будто никого рядом не было. Она высоко подняла лавалава, открыв солнечным лучам и его взгляду нежную кожу, потом опустила ноги в воду. Он вежливо отвернулся. Теперь она делала вид, что не замечает его. Упершись руками в землю, чтоб удобнее было сидеть, она зевала и потягивалась, и ее упругие груди будто бросали ему вызов. Полуприкрыв веки, он впитывал в себя ее красоту, и сердце его глухо колотилось о ребра. Ему было отчего-то стыдно, неловко, и он отвел глаза: ему казалось, что она гонит его с озера. Ну нет, не бывать этому!