Новые рассказы южных морей
Шрифт:
— Ничего смешного, — говорит ма. — Если нас увидят вместе с ними, то живо отсюда вышвырнут.
— А белые ребята с ними играют.
Ма начинает убирать со стола тарелки.
— Они — другое дело. Они были и будут по белую сторону забора. А тебе еще нужно доказать свое право тут жить, не забывай об этом.
Ма всегда сердилась на меня из-за нунгаров, хотя, вероятно, кое-кто из них доводились нам близкими родственниками. Среди них были и смуглые, как моя ма, и почти такие же белые, как я, однако у многих кожа была довольно темная. Они ненастоящие аборигены, хотя время от времени их чистокровные
Здешние нунгары объявлялись иногда и в соседних районах. Они нанимались там на сезонную работу: собирали яблоки, копали картошку, убирали хлеб или стригли овец, — но всегда кто-нибудь из них оставался в лагере, и, когда те возвращались, они все вместе проживали заработанные деньги.
Детям нунгаров полагалось ходить в школу, и чиновники вечно их выслеживали. Многих рассовывали по миссиям и приютам, но всегда находилось немало тех, кому удавалось каким-то образом увильнуть. Они постоянно менялись, но для игр их вполне хватало.
Я приношу немного дров для печки.
— У нас в школе крикетный матч, — говорю я. — Можно мне пойти?
— Хорошо. Только не опаздывай к обеду.
Я пулей вылетаю из дома и мчусь за железную дорогу к сложенным в штабеля бревнам. Еще издали я слышу звонкие крики и смех нунгаров. Они играют в «иди-за-мной» на бревнах, качаются, балансируют и спрыгивают на землю.
— Привет!
— Привет. Сколько можно тебя ждать? Мы думали, ты в школе.
— Не. У нас еще каникулы. Ма все трепалась.
— Небось заставляла драить ваш пижонский дом.
— А моя ма говорит, что дом — это только гробить себя! — встревает еще один. — Вот как она говорит.
Мальчик этот старше и чернее меня, и я его немного побаиваюсь.
— Да, глупо, — соглашаюсь я. — Но ма он нравится, поэтому мы в нем живем.
— Моя ма говорит, что она стала много о себе воображать, как вышла замуж за белого, а сейчас подцепила еще одного белого. Но вообще-то раньше она была ничуть не лучше других.
— Она училась в школе и закончила ее, — пытаюсь я защитить ма.
— Ну и что, — парирует он. — Моя ма ходила в ту же миссию, только ее ни в какой дом не запрешь, она не попугай в клетке.
— А я не против дома, — вступает в разговор еще один мальчик, — но в школу ни за что не пойду. Что в ней хорошего?
— Ма говорит, что если не ходить в школу, то не продвинешься.
— Куда не продвинешься? — спрашивает первый мальчик.
— Почем я знаю, — говорю я, — наверно, не получишь работы.
Они смотрят на меня темными, полными сомнения глазами.
— Ладно, пошли, — говорю я. — Что делать будем?
— Может, постреляем птиц или кроликов. Рогатки есть.
Предложение заманчивое, но охота может затянуться до темноты, и тогда не избежать расспросов ма.
— Может, пойдем ловить рачков? Там под берегом я спрятал корзинку. Попадаются большие…
Никому не хочется.
— Пойдемте к силосным ямам, — предлагает кто-то. — Покатаемся.
Тоже заманчиво, но если меня увидят с ними, то для нас с ма все будет кончено. И я вру:
— Хорошо бы. Но недавно там поймали каких-то ребят,
— Ага, — поддерживает меня высокий мальчик, который, кажется, боится неприятностей не меньше моего. — Пойдемте в заросли, там нас никто не увидит.
И мы несемся через пути туда, где начинаются заросли. У всех карманы полны камешков, и мы гоняемся за птицами, безуспешно пытаясь в них попасть.
— А мой старый дядя, — говорит высокий мальчик, — всегда попадает. Он сам сделал копье и показывал мне, как аборигены раньше охотились на кенгуру.
— А я один раз видел, как настоящий абориген бросал бумеранг, — говорит другой. — У него было много шрамов на груди и на руках [8] .
— От чего?
— Он сказал, что так делали всем мальчикам, чтобы они были сильными.
— Больно, наверно?!
— Они тренировались. У них была такая игра: кто дольше продержит горящий уголек в руке, на плече или на ноге, и постепенно они привыкали не чувствовать боли.
Какой-то мальчишка дает мне рогатку, и я целюсь из нее. Неожиданно выскакивает кролик. Все кричат, бегут к нему. Я вкладываю в рогатку камешек и стреляю, даже не мечтая попасть, но кролик неожиданно падает замертво. Высокий мальчик поднимает его и бьет головой о дерево. Остальные трясут мне руку, хлопают по спине, а он протягивает мне мертвого кролика.
8
Надрезы на коже — один из наиболее распространенных видов физических испытаний, входящих в обряды посвящения в мужчины.
— Твой кролик, — говорит он. — Ты в него попал.
— Нет. Я не хочу. У нас дома их много.
Я второй раз вижу, как приканчивают кролика. А в первый раз это было, когда мы с ма и одной местной старухой пошли положить цветы на могилу брата. Он умер совсем маленьким, и я не вспоминал о нем до того дня. Я стоял у прямоугольной, местами размытой дождем груды гравия и песка, и тут из кустов выскочил кролик. Старуха подняла с земли палку, ударила его. Я смотрел на мертвое тельце, лежавшее около банки с увядшими цветами, в которой раньше был джем, а потом, спрятав лицо в платье ма, отчаянно разрыдался. В тот вечер на ужин было жаркое из кролика.
Домой я пришел поздно. Ма спросила, где я был, и я сказал, что с ребятами из школы, но она поняла, что я говорю неправду.
— Сынок, ты ведь хочешь, чтобы мы жили вместе? — спросила она.
Не отрывая глаз от пола, я кивнул.
— Они заберут тебя, как других, — сказала она.
— Нет!!!
Вопль вырывается из моей груди и тонет в привычной пустоте камеры. Я слышу милосердный скрежет ключа в замке. Дверь отворяется. Четырнадцать дней позади.
Когда под охраной конвойного я прихожу обратно в подростковый отсек, на меня смотрят там как на героя. Даже в надзирателе появляется что-то человеческое, и он угощает меня сигаретой. Я уже не тот, немного холоднее, немного старше, я постиг тюрьму, постиг ее климат, я свой в этом гнетущем сером облаке. Тюрьма поглотила меня, когда я в первый раз вошел в нее, а теперь она стала частью меня. Я словно сосуд с серым облаком внутри.