Новые рифмы (стихи)
Шрифт:
доноси эхо ахеян лишь,
голос мерный.
Вечереющий день
еще будет,
не дождешься еще своих
родичей
сердцем, падающим что ни шаг, как тень.
Пусть вернутся домой, пусть живых
явь не будит.
В летней комнате тишь,
пол прохладный,
тенелиственных сот стена,
Елена
снится комнате, шелест в одной из ниш
то покров великий ткет она
и двускладный.
Ты на
рифмой взятый
в окруженье текст сверху вниз:
трусливо
девять строф проспал ты, теперь начинай
бесстрашью учиться и проснись
на десятой.
29 мая 2002
Полиграфмаш
Завод "Полиграфмаш", циклопий
твой страшный, полифем, твой глаз
горит, твой циферблат средь копей
горит зимы.
Я в проходной, я предъявляю пропуск
и, через турникет валясь,
вдыхаю ночь и гарь - бедро, лязг,
валясь впотьмы.
Вот сумрачный народ тулупий
со мной бок о бок, маслянист
растоптанный поодаль вкупе
с тавотом снег,
цехов сцепления и вагонеток,
лежит сталелитейный лист,
и синим сварка взглядом - огнь, ток,
окинет брег.
Слесарный, фрезерный, токарный,
ты заусенчат и шершав,
завод "Полиграфмаш", - угарный
состав да хворь
посадки с допусками - словаря, - вот,
смотри, как беспробудно ржав,
сжав кулачки, сверлом буравит,
исчадье горь.
Спивайся, полифем, суспензий
с лихвой, и масел, и олиф,
резцом я выжгу глаз твой песий,
то желтый, то
гнойнозеленый, пей, резец заточен,
он победитовый, пей, скиф.
Людоубийца, ты непрочен.
Я есть Никто.
Завод "Полиграфмаш", сквозь стены
непроходимые, когда
под трубный окончанья смены
сирены вой
ты лыко не вязал спьяна, незрячий,
я выводил стихов стада,
вцепившись в слов испод горячий
и корневой.
4 июня 2002
Гольдберг. Вариации
(Пятница)
5.
По пятницам, - а жизнь ушла
на это ожиданье пятниц
(не так ли, дядька мой неитальянец?)
от будней маленьких распятьиц,
ты во Дворец культуры от угла
стремишь свой танец.
Какой проход! В душе какой
(на предвкушенье чудной жизни
не так ли, родственник шумнобеспечный?
жизнь и ушла в чужой отчизне,
в той, где бывают девушки с киркой)
пожар сердечный!
Участник нынче монтажа
по Гоголю ты Николаю.
"Вишь ты, - сказал один другому..."
И, помню, перед тем гуляю
с тобою, за руку тебя держа.
Ты, Гольдберг, - свыше.
"Доедет, - слышу хохот твой,
то колесо, если б случилось,
в Москву..." О, этим текстом италийским
как пятница твоя лучилась,
всходя софитами над головой,
на радость близким!
Премьера. Занавес. Цветы.
Жизнь просвистав почти в артистах,
о спи, безгрезно спи, зарыт талантец
хоть небольшой в пределах льдистых,
но столь же истинный, сколь, дядька, ты
неитальянец.
9 июня 2002
По Кировскому
Свидетель воздуха я затемнений
различной степени, особенно
когда изрядна морось в городе камней.
И вдруг "ко мне!" услышишь, - незабвенно
косым она прыжком - с хозяином.
"Все на круги..." - неправда мудрости.
Ведь что ни миг - то в освещении ином.
И в этом жесточь совершенной грусти.
Дворы, дворы. Куда ни глянь - дворы.
Выходишь заполночь, - иди, тебя
ждут разбегающиеся раздоры
над головой лиловых облаков, рябя.
В кустах глаза бутылочьи привиделись,
склянь чеховской, разбитой, колкой.
Какой счастливой, жизнь, ты выдалась,
столь, сколь (глянь-склянь) недолгой.
С последней точностью внесет поправки
пусть память, выплески домов распознаны
в документальной ленте Карповки,
отсняты отсветы и тени дна расползаны.
То увеличиваясь тенью в росте,
то со стены себе ложишься под ноги,
проход непререкаем в достоверности
своей, небытие немыслимо, на ветках боги.
16 июня 2002
В сторону Дзержинского сада
Льву Дановскому
По-балетному зыбки штрихи
на чахоточном небе весеннем.
Где то время, в котором стихи
сплошь казались везеньем?
Где Дзержинский? Истории ветр
сдул его с постамента. О, скорый!
Феликс, Феликс, мой арифмометр,
мой Эдмундович хворый.
Мы с тобой по проспекту идем
между волком такси и собакой
алкаша. Дело к мартовским идам.
Ида? Что-то не помню такой.
Где Дзержинский? Решетка и ржа.
Глазированные в молочном
есть сырки, златозуба кассирша.
Отражайся в витрине плащом.
Мы идем с тобой мимо реальных
соплеменников, рифма легко
нам подыгрывает с мемориальных
досок - вот: архитектор Щуко.