Новые силы

Кнут Гамсун

— Можно мне прийти завтра поговорить с тобой, Оле? Просто так, по делу. Можно прийти пораньше, так часов около десяти? Я не помешаю тебе? Ну, хорошо, спасибо.

На конце стола, где сидел Мильде, начали говорить о старом дорогом вине, «Иоганнисбергер Кабинет», Мюзиньи. Мильде понимал толк в винах и горячо спорил с адвокатом, хотя адвокат Гранде, из знаменитого рода Гранде, утверждал, что пил старое вино с самого детства.

— В последнее время твоему чванству конца нет, — сказал Мильде.

Адвокат покосился на него и пробормотал:

—

Какая-нибудь мазилка Мильде тоже воображает, будто смыслит что-то в вине!

После этого разговор перешёл на премию за лучшее литературное или художественное произведение. Иргенс сидел и слушал, ни один мускул не дрогнул в его лице, когда Мильде заявил, что самый достойный соискатель Ойен. Это была замечательно хорошая черта в Мильде, он с такой радостью уступал премию Ойену, а между тем сам был соискателем и нуждался в деньгах, как никто. Иргенс положительно не мог понять этого.

Как-то сразу весь интерес к несуразному учителю пропал. Никто к нему не обращался, он взял свою шляпу и вертел её в руках. Фру Ганка из вежливости задала ему несколько вопросов, на которые он ответил, а потом всё остальное время не раскрывал рта. Странно, что он совершенно не замечал, что делается с его воротником. Ему стоило ведь только шевельнуть рукой, чтобы поправить его. Но он его не поправлял.

Наконец Паульсберг стал прощаться. Прежде чем уйти из ресторана, он отвёл журналиста в угол и сказал ему:

— Ты оказал бы мне большую услугу, если бы поместил заметку о том, что я написал уже почти половину своей новой книги. Публике всё-таки это, наверное, интересно знать.

Поднялись и адвокат с Мильде, они разбудили Норема, который заснул после всех своих под шумок выпитых кружек пива, и кое-как подняли его на ноги. Он начал говорить, он не слышал конца разговора, самого конца, говорил он, как же порешили насчёт поэтов? А, и фру Ганка здесь, очень рад её видеть. Но почему же она не пришла раньше?

Его потащили к двери и вывели.

— Значит, все расходятся? — спросил Иргенс с неудовольствием. За весь вечер он только раз попытался подойти к Агате Люнум, но это не удалось ему, она избегала его, избегала сесть с ним рядом. Позднее он заметил, что болтовня Кольдевина о молодёжи и поэтах доставила ей довольно большое удовольствие: что бы это значило? В общем, вечер вышел не из приятных, у фру Ганки рот болел так сильно, что она даже не могла смеяться естественно, не заводить же, в самом деле, разговор с фру Паульсберг! Вечер прямо пропал. А теперь все расходились, нельзя поправить настроение короткой интимной беседой.

Иргенс поклялся себе отмстить всей клике за пренебрежение, с каким она позволяла себе относиться к нему. Его время настанет, может быть, даже на будущей неделе...

У ворот Тиволи компания рассталась. Фру Ганка и Агата пошли вместе по улице.

VI

На следующее утро, в десять часов Тидеман явился в склад Генриксена. Оле стоял за конторкой.

Дело Тидемана, как он и

сказал, было чисто коммерческого характера. Он говорил вполголоса и показал телеграмму в высшей степени запутанного содержания: там, где было сказано: «повышается на один», это обозначало, в сущности, «десять», там же, где было сказано: «понижение С. Ш.» это значило: «задержка на Чёрном море и на Дунае и повышение в Америке». Телеграмма была из Архангельска, от агента Тидемана.

Оле Генриксен сейчас же сообразил, в чём дело: по случаю голода и ожидания вторичного недорода к осени, Россия в скором времени намеревалась прекратить вывоз запасного хлеба. Настанут тяжёлые времена, и на Норвегии это тоже отразится, зерно поднимется до баснословных цен, а потому необходимо закупить его по какой угодно цене, пока его ещё можно получить. Америка уже предчувствовала беду, несмотря на опровержения русским правительством английских сообщений, и американская пшеница с каждым днём поднималась в цене. В то время как раньше она стоила восемьдесят семь и восемьдесят восемь, сейчас она колебалась между ста десятью, ста двенадцатью и ста пятнадцатью. Нельзя было предвидеть, до какой цифры она дойдёт.

Дело Тидемана к Оле заключалось в том, что он хотел предложить своему другу и собрату скупить рожь в Америке, пока ещё есть время. Они поведут дело вместе, одним ударом совершат колоссальный оборот, привезут в Норвегию огромное количество ржи, так что её хватит на целый год. Но время не терпит, рожь тоже поднималась с каждым днём, в России её почти уже нельзя купить.

Оле отошёл от конторки и стал расхаживать по комнате. Голова его работала, он хотел было предложить Тидеману вина, сигару, но забыл обо всём. Дело соблазняло его, но в данную минуту он был очень связан другими делами; последняя сделка с Бразилией несколько подсекла его, он запутался, а результатов от этого дела можно было ожидать не раньше, как к лету.

— На этом можно заработать много денег, — сказал Тидеман.

Несомненно, и не это заставляло Оле колебаться. Но, к сожалению, он не мог вступить в компанию. Он рассказал о своих обстоятельствах и прибавил, что в настоящее время не может больше рисковать. Но спекуляция эта очень интересовала его, глаза у него загорелись, он быстро расспрашивал о подробностях, взял бумагу, сделал вычисления, снова с сосредоточенным видом перечёл телеграмму. В конце концов, он опустил голову и заявил, что не может принять участия в предприятии.

— Я могу, разумеется, действовать и один, — сказал Тидеман, — просто придётся взять соответственно меньше.

— Но мне так хотелось бы, чтобы и ты принял в этом участие, я чувствовал бы себя тогда гораздо увереннее. Но, разумеется, ты не можешь брать на себя больше того, за что можешь поручиться. Я всё-таки пошлю телеграмму. У тебя есть бланк?

Тидеман написал телеграмму и протянул её Оле.

— Посмотри, так будет понятно?

Оле отступил на шаг.

— Так много! — сказал он. — Это громадный заказ, Андреас.