Новые силы
Шрифт:
— Нет, — ответил он, — это луг, зелёный луг. Он лежит в тени и кажется таким чёрным от росы.
— Неужели?.. А я думала, что это вода!
И, так как больше совершенно нечего было сказать о зелёном луге, лежавшем в тени, они оба замолчали.
Он грёб быстро и сильно, они приближались к городской пристани. Он пристал бортом, стал на ступеньку лестницы и помог ей выйти из лодки. Они были оба без перчаток, её тёплая рука лежала в его руке, она воспользовалась этим обстоятельством, чтобы поблагодарить его за прогулку.
— А я прошу вас забыть, что надоедал вам своими сердечными делами, — сказал он.
И, не дожидаясь её ответа, он снял шляпу, вскочил опять
Она стояла на пристани, видела, как он опять вошёл в лодку, и хотела окликнуть его, спросить, куда же он опять поехал, но не сделала этого. Он видел, как её белокурая головка исчезла за пристанью.
В сущности, он сам не знал, зачем прыгнул обратно в лодку, он сделал это в замешательстве, в минутном волнении и поспешности, не думая и не желая предпринять ничего чрезвычайного. Он взялся за вёсла, выехал на открытое пространство и стал грести по направлению к острову. Вечер был совсем тихий. Теперь, когда он остался один, отчаяние охватило его. Опять разочарование, опять поражение и худшее из всех! И ни одной звезды во мраке ночи! На одно мгновение он вспомнил Ганку, которая, может быть, заходила к нему сегодня и, может быть, и сейчас ходит и ищет его в разных местах. Но Ганка была не белокурая, она была брюнетка, она не сияла, а очаровывала. И потом она как будто ходит животом вперёд? У Ганки не такая походка, как у Агаты, она ходит животом вперёд. И отчего же сердце его уже не замирает от сладкого трепета, когда она смеётся?
Он положил вёсла и пустил лодку по течению. Начинало смеркаться. В голове его теснились разные мысли: человек в пустынном море, низложенный монарх, Лир, много, много всяких мыслей. Он сел на корму лодки и начал писать, писал строфу за строфой на обороте оказавшихся при нём конвертов. Слава Богу, таланта у него не могут отнять! И, при мысли об этом, искреннее чувство глубокого счастья охватило его.
Он закурил сигару и пустил дым в воздух. В сущности, он всё-таки необыкновенный человек, писатель, поэт, и только поэт. Вот теперь он плывёт один в лодке, сердце его болит, и кровь кипит от горечи. И, тем не менее, он пишет стихи, не может удержаться от этого, Это ли не сила воли!
И он опять принимался писать...
Был поздний вечер, когда он пристал к берегу. На одной из улиц он увидел Мильде и насилу скрылся от него. Мильде был в весёлом настроении, он вёл под руку какую-то девушку, шляпа его была заломлена совсем набекрень, и он громко говорил на всю улицу. «Новый корсет! — подумал Иргенс. — Ну, что же, он может теперь развивать в себе этот весёлый талант, на то он и получил премию!».
Иргенс свернул в переулок. Но на «Углу» он, к несчастью своему, встретил Ойена. Боже мой, как ему не везло сегодня, как страшно не везло! Ойен сейчас же распахнул плащ и вытащил рукопись. Это всего маленькое стихотворение в прозе, да, да, он может прочесть его сейчас же, это из египетской жизни, действие происходит в гробнице, в выдержанном наивном тоне, нечто замечательное.
Но Иргенс, который был столько же поглощён своим стихотворением, сколько тот своим, тоже сунул руку в карман. Он радовался тому, что сейчас очутится дома и сможет на свободе перечитать своё стихотворение, его мучило нетерпение, он забыл свою обычную вежливость и сказал грубо:
— Ты думаешь, я тоже не могу вытаскивать бумаг, если захочу?
Ойен сейчас же сократился. Он был так огорошен резкостью приятеля, что пробормотал извинение и отстал.
VI
Тидеман по-прежнему был доволен ходом вещей. Между прочим, отправка льда в
И Тидеман предоставлял времени идти своим чередом. По-прежнему его осаждали пароходчики, судовладельцы и всякого рода агенты. К нему являлись с подписными листами, со всевозможными предложениями, всюду требовалось его имя, он должен был брать акции. Ничто не могло быть пущено в ход без помощи купеческого сословия, и обращались преимущественно к молодёжи из этого сословия, имеющей деньги и широкие планы и знающей своё дело. Тут был и электрический трамвай, и новый театр, новая лесопильня в Вардале, салотопенный завод в Хенингсвере, для всего этого нужна была фирма, имена столичных предпринимателей и деловых людей. Тидеман и Оле Генриксен были, так сказать, непременными акционерами во всех новых предприятиях.
— Посмотрел бы на это мой отец, — говаривал часто, шутя, Тидеман, подписывая своё участие.
Все знали, что отец его был необычайно скупой человек, один из тех старозаветных купцов, которые ходили в кожаном фартуке и нарукавниках и самым тщательным образом отвешивали гречневую крупу и мыло. Он не заботился о том, чтобы прилично одеваться, его сапоги и до сих пор были притчей во языцех, пальцы вылезали из них наружу, и когда он шёл, то казалось, будто эти пальцы ощупывают плиты тротуара, не попадётся ли там медный грош. Сын не был похож на отца, завеса, закрывавшая горизонт отцу, у сына разорвалась во многих местах и открыла ему широкие перспективы. Все признавали за ним большой коммерческий ум.
Сегодня к нему в контору пришёл Оле Генриксен и опять начал говорить о новом кожевенном заводе, для которого Торахус был бы необычайно подходящим местом. Со временем из этого предприятия разовьётся большое дело, это несомненно. Громадные леса вырубаются из года в год, брёвна продаются внутри страны и за границу, а двух-трёхдюймовые отрезки и верхушки остаются в лесу и пропадают без толку. А между тем еловая кора содержит до двадцати процентов дубильной кислоты. Что, если собрать всё это и пустить в дело?
Надо посмотреть, что можно будет сделать весной...
У Оле Генриксена был несколько переутомлённый вид. Помощников у него почти не было. Теперь он собирался в Англию, и надо было дать доверенность на ведение дел старшему приказчику и ввести его во все конторские дела. Вообще же, со времени приезда Агаты, работа казалась Оле лёгкой, она всегда была с ним и старалась помочь, чем могла. Но последние дни Агате несколько нездоровилось, и она не выходила из комнаты. Оле скучал о ней, и его удивляло, насколько всё казалось ему легче в её присутствии. Разумеется, она была неосторожна во время этого катанья на лодке третьего дня и простудилась. Он так и знал, что этим кончится! Ему так хотелось покатать её под парусами на яхте, а теперь эту поездку придётся отложить до будущего воскресенья. Оле пригласил и Тидемана, их будет семь-восемь человек, можно будет сварить кофе и высадиться на какой-нибудь островок...