Новые волны
Шрифт:
И все же я был настроен скептически.
– А они никак не смогут вычислить, что это мы?
– Останется запись о входе. Но если они решат преследовать нас, им для начала придется признать факт утечки данных.
Марго мыслила как истинный системщик. И считала, что в каждой системе можно найти уязвимость, если понять мотивы тех, кто ее создал. Она могла разобрать, дизассемблировать, и вновь скомпиллировать что угодно, включая человеческую гордыню. Брешь в защите стала бы кошмаром «Нимбуса» и ее владельцев. Марго знала, что может использовать их главный страх – перед позором.
Странно,
Офисное пространство было самым заурядным, если не считать яркой мебели и пошлых кинопостеров – ради поддержания «прикольной» рабочей обстановки. На кухне – пивной кран и запас снэков. На столах сотрудников валялись фигурки супергероев и игрушечные бластеры Nerf [2] . Конференц-зал оснащен игровыми приставками. Очевидно, инвесторам такое нравилось. Они появлялись в офисе раз в несколько месяцев – проверяли, как «Нимбус» претворяет в жизнь затасканный слоган «круто играешь – круто работаешь», даже если это означало, что офис смахивал на игровую комнату восьмилетки.
2
Компания, с 1969 года занимающаяся разработкой игрушечного оружия.
От всей этой безвкусицы, в общем-то, не было вреда, и ее легко удавалось игнорировать. Но офисная жизнь вращалась вокруг настольного футбола. В него резались посреди рабочего дня, и весь этаж слушал, как четверо потных мужиков хрипели и вопили. Марго шутила, что со стороны это выглядит так, будто четверо дрочат в ящик. Нас с Марго никогда не приглашали сыграть в настольный футбол. Да мы бы и не согласились.
– Найдем себе работу получше, – заявила Марго. – Не такую отстойную.
– А существуют не отстойные технокомпании?
– Не знаю. Может, я… уеду в Токио. Начну сначала на другом конце земли.
– Почему в Токио? Ты даже из Нью-Йорка уезжать не любишь…
– Лукас, суть в том, что нам надо что-то изменить, – сказала Марго, – что мы можем что-то изменить.
Я не ненавидел нашу работу так яро, как Марго. В конце концов, это же работа. Но мне не нравились ни коллеги, ни сам офис, и задор Марго оказался заразителен.
– Никому в «Нимбусе» нет до тебя дела, – продолжала она. – Никому, кроме меня.
Поскольку я не умел кодировать, в этом мире я не представлял ценности для компаний вроде «Нимбуса». В Нью-Йорк я перебрался сразу после колледжа. Несколько месяцев пытался найти постоянную работу и, по сути, так ее и не нашел. Я работал в службе поддержки. Мне платили минимальную зарплату за то, чтобы я отвечал на нескончаемый поток писем строго тридцать пять часов в неделю, и потому не мог претендовать ни на какие льготы.
А потом, к моему удивлению, Марго сказала:
– Я сделаю это, только если ты со мной.
Я-то думал, Марго уже все решила. Но ей нужен был я. Во мне разлилось глубочайшее удовлетворение, зародившееся где-то в животе, стоило представить, как я выхожу из офиса «Нимбуса» в последний раз. Я полагал, что прощание с прежней жизнью и переезд в Нью-Йорк станут каким-то особым событием, что я почувствую перемену. Но вся эта мишура – бесплатные снэки, настольный футбол и фальшивые лозунги о всеобщем благе – попросту прикрывала тот факт, что я мог бы остаться дома и получать столько же, если не больше. «Счастливыми» часами в офисе и чушью о том, что мы не сотрудники, а семья, компания дурила мне мозги; будто считает меня ценным сотрудником – чтобы не обращаться со мной достойно. Все это я и так знал, но в изложении Марго эти мысли прозвучали безоговорочно убедительно.
– Ладно, давай, – согласился я. – Пусть идет в жопу этот «Нимбус».
– Пусть идут в жопу все, кто нас не уважает. Каждый мужик, что не отнесся к моему мнению всерьез, потому что я – женщина. И особенно каждый белый придурок, подкатывавший ко мне с разговорами про хип-хоп.
– В жопу всех, кто принимал меня за айтишника только потому, что я азиат. И в жопу всех айтишников-азиатов, которые вели себя со мной так, словно я мусор, потому что я не айтишник, будто каждый азиат должен им быть.
Марго подхватила:
– В жопу каждого, кто подваливал ко мне с вопросом, не расизм ли то и это, точно я нанялась быть барометром расизма.
(– К тому же обычно это и был расизм.)
(– О, ну разумеется.)
– В жопу всех, кто говорил мне, что я «агрессивна» и «враждебна», лишь потому, что я черная и имею свое мнение.
– В жопу все совещания, на которых меня игнорировали, а потом заявляли, что я должен «высказываться» и «быть понапористее». В жопу их снисходительный тон, когда они заговаривают со мной. И в жопу их еще более снисходительные, пассивно-агрессивные письма.
– О, и в жопу ту конченую расистку-менеджершу, которая вечно просила меня устроить очередное мероприятие, этакое празднование различий, будто мне заняться больше нечем.
(– Разве она не пуэрториканка?)
(– Доминиканка, кажется. Но это все равно отстой.)
Марго чокнулась своей бутылкой с моей, и вопрос был закрыт. Мы решили вернуться в офис поздно вечером, когда все уже разойдутся. А пока продолжили убивать время в баре – проторчали там еще шесть часов, коллекционируя бутылки с соскобленными этикетками и перебирая всех, кто еще должен отправиться в жопу.
Многие считали Марго успешной. Ее вырастила мать-одиночка, бедная, но правильная. Марго никогда не попадала в неприятности, хорошо училась в школе, поступила в университет на почти полную стипендию. После окончания она сразу устроилась инженером по обслуживанию серверов, с отличной зарплатой. Все, чего она могла достичь, она достигла, и с лихвой. Но ей было плевать на успешность, хотя она и обрела свое место в сфере, в которой практически нет людей, похожих на нее. Она все равно чувствовала себя отщепенкой.