Новые встречи

Калчев Камен

Дед Еким, выйдя на середину аллеи, смотрел вслед внуку и, переводя взгляд на беззаботно игравшую правнучку, горько усмехался.

35

К стадиону народ стекался со всех концов города. Борис двигался вместе со всеми, и на душе у него было легко и весело. Как в детстве, он купил тыквенных семечек, поджаренных с солью, и лущил их, победно посматривая из-под козырька надетой набекрень фуражки на пеструю многолюдную толпу, говорливую, шумную и спешащую.

Взволнованный встречей, которая потрясла

и ошеломила его, он все еще не мог прийти в себя от выпавшего на его долю счастья. Сейчас он был раздосадован, что пошел на матч, а не остался с дочкой. Он бы, конечно, остался, махнув рукой на футбол, если бы не дед с его глупыми страхами. Пускай бы их увидела Яна, ну и что? Что бы случилось, если б она застала их вместе? Разве у него нет прав на Валю? Ну да ладно, не стоит огорчать старика, как бы хуже не вышло!

Однако Борис не переставал упрекать себя, все больше сожалея, что упустил удобный случай вволю полюбоваться на родное дитя. Не дойдя до стадиона, окончательно решил вернуться в парк.

Но старика и девочки уже не было там, где Борис оставил их. Он исходил весь парк, прошел берегом, заглянул в беседку в глубине парка, даже в ресторан, но деда Екима с Валей и след простыл. Ясно, они ушли домой. Сходить разве к старикам? А вдруг там Яна? Пораздумав, Борис все же решил отправиться на улицу Героев Труда. Превозмогая мучительные сомнения, он вошел во двор и позвонил у двери. Никто ему не ответил. Домишко был на замке. Вероятно, старики отправились куда-то с девочкой. Может быть, повезли ребенка к матери, на «Победу Сентября»?

Борис опять пришел в парк, сел на скамейку и задумался, представляя себе дорогое детское личико, и сердце его постепенно успокаивалось, наполняясь светлыми воспоминаниями о забавной маленькой девчушке.

Со стадиона далеко разносились возгласы и крики болельщиков, напряженно следящих за ходом матча. Но Борис ничего не слышал.

Неуловимо и незаметно на город спускался вечерний сумрак, будто выползая из скалистых горных теснин. В парке, словно свечи, белели березки, но скоро и их поглотили синие сумерки. В ресторане зажглись лампы, а вслед за этим засветились и уличные фонари. Со стадиона отдельными взрывами долетали крики. Борису хотелось подольше посидеть тут и помечтать, но подул ветерок, стало зябко, и он перебрался в ресторан.

Сел за столик возле буфетной стойки в тени навеса, заказал что-то горячее и бутылку красного вина. Еще не принявшись за еду, выпил бокал вина, и настроение у него поднялось; захотелось поговорить с кем-нибудь. Но публики было мало — потому, может быть, что не закончился матч.

Вскоре вошли двое и остановились возле буфета спиной к Борису. Они чокнулись с таким мрачным видом, словно все им опротивело, и принялись потягивать вино. Борис следил за ними со стороны, и в нем все сильнее разгоралась злоба.

Он начал покашливать и, жадно глотая вино, то и дело подливал себе в стакан.

Борне видеть не мог Гатю. Он искал случая придраться к нему, втянуть в разговор и отпустить что-нибудь такое, от чего бы тот полез на стенку. Но Гатю не оборачивался

и не давал Борису повода для замечаний.

Воспользовавшись тем, что Гатю уронил кнут, Борис спросил:

— Зачем кнут таскаешь с собой? Тебя ведь вышибли с «Балканской звезды»!

Гатю повернул к Борису свое зеленовато-бледное лицо и мрачно уставился на него. Он был так страшен, что Борис осекся.

За спиной Гатю молча стоял другой возчик, и это как бы придавало ему храбрости. Без излишней горячности Гатю твердо и с легкой угрозой бросил в ответ:

— Эй, ты, там, сиди да помалкивай! Чего гавкаешь, когда тебя не трогают! Лопай и молчи!

Борис приподнялся и вызывающе спросил:

— Это кто гавкает?

Гатю не ответил. Он снова отвернулся к стойке. Бориса в пот бросило от ярости при виде широкой спины ломовика: казалось, она закрывала ему весь белый свет.

Зажав в руке пустую бутылку, он подошел к Гатю и ткнул его горлышком в бок. Гатю резко обернулся.

— Чего тебе надо, ну? — огрызнулся он, оттолкнув руку с бутылкой.

Борис прищурился.

— Хочу, чтоб ты заткнулся.

— Ты что, у себя дома?

— У себя дома, — ответил Борис и снова ткнул бутылкой в Гатю. — Я-то дома, а вот ты где?

Гатю недобро усмехнулся, подмигнув своему приятелю.

Борис сунул бутылку в карман своих бриджей и сказал:

— Хочешь, я покажу тебе, где твой дом?

Гатю молчал.

— Хочешь?

Борис поднял руки и, скрестив пальцы, изобразил тюремную решетку.

— Вот где твой дом, в каталажке! Понял теперь где?

Гатю опять смолчал.

— Я тебе дал жизнь, я и отниму ее! — заносчиво объявил Борис, отступая. — Понял?

Возчики не отозвались ни словом. Рассчитавшись с буфетчиком, они быстро ушли.

Борис вытащил из кармана бутылку и поставил на стол. Выпил он уже достаточно и чувствовал, что лишняя бутылка только испортит ему настроение. Лучше уйти, пока не поздно.

И он потихоньку побрел. На улице совсем стемнело. Был один из тех осенних вечеров, которые наступают как-то неожиданно, окутывая город пронизывающей сыростью. На улицах тут и там горели электрические фонари, и лишь возле гудевшего ущелья скопился густой мрак.

Борис шел по темной тропинке у самой реки и чувствовал, как сквозь тонкий летний пиджак его пробирает сырость. По ночам в низине всегда холодно, особенно осенью, когда ветры гонят из ущелий туман. Борис предполагал переночевать в каком-нибудь грузовике на берегу, как он часто делал летней порой, но резкое похолодание смешало его планы. И он повернул к станции, надеясь встретить Геннадия или кого-нибудь из его приятелей и укрыться на ночь в теплой квартире. Ему хотелось спать.

Шум реки, тихий и монотонный, следовал за ним, словно какое-то живое существо пыталось заговорить с ним, проникнувшись его мыслями и мечтами, до сих пор никем не понятыми. Борис вслушивался в рокот реки, указывавшей ему путь. Вокруг было пусто и уныло. Но Борису приятно было идти в одиночестве по берегу и обдумывать свои дела, все еще не налаженные.