Новые забавы и веселые разговоры

Деперье Бонавантюр

– Удивляюсь, как это молодые люди тратят столько времени, читая подобные пустяки!

Лакей ответил, что его еще больше удивляет, что люди уже в летах и к тому же очень умные восторгаются ею еще более, чем молодые, и тут же упомянул о ее родственнике – бастарде, который ежедневно пять или шесть часов проводит за чтением этой книги. Дама сразу же догадалась, что все это неспроста, и велела лакею спрятаться и последить, как будет вести себя бастард, оставшись наедине. Тот так и поступил и обнаружил, что книгой, особенно интересовавшей бастарда, было окно, к которому подходила Роландина, чтобы поговорить с ним, и услыхал, как любезно они говорят друг с другом, будучи уверены, что их никто не слышит. На другой день лакей обо всем рассказал своей госпоже, а та призвала к себе бастарда и впредь запретила ему приходить в комнату ее сына. В тот же вечер она пригрозила Роландине, что, если это безрассудство не окончится, она расскажет о ее недостойном поведении королеве. Роландина же нисколько не смутилась и поклялась, что, с тех пор как королева запретила ей видеться с ее возлюбленным, она не сказала ему ни слова и что все это одни лишь сплетни лакеев. Что же касается до разговора через окно, то она уверяла, что у нее в мыслях не было прибегать к такому способу. Бастард же, боясь, что его тайна будет раскрыта, поторопился уехать и долгое время не возвращался ко двору. Но он все же находил возможность писать Роландине,

и переписка их велась так хитро, что ежедневно она получала от него по два письма, и несмотря на все старания королевы, ни одного из этих писем перехватить ей не удалось.

Переписка эта велась сначала через посредство монахов, а потом, когда этой возможности больше не стало, бастард стал посылать письма с маленьким пажом, одетым в цвета то одного, то другого дворянина; паж этот толкался у дверей, где проходили придворные дамы, и в общей суматохе всегда улучал минуту, чтобы передать письма Роландине. Однажды, когда королева отправилась на прогулку, один из ее придворных, которому было поручено следить за влюбленными, повстречал дорогой маленького пажа и, заподозрив его, тут же кинулся за ним вслед. Но мальчуган был хитер и, сообразив, что его будут обыскивать, забежал в первый' попавшийся дом, где в это время старуха хозяйка готовила на очаге обед, и за одно мгновение сжег see письма. Гнавшийся за ним придворный ворвался в этот дом; он раздел бедного пажа донага, обыскал его одежды, но ничего не нашел и отпустил его. Когда мальчик убежал, старуха спросила, почему он так строго его обыскивал.

– Я искал письма, которые у него должны были быть, – отвечал придворный.

– Напрасно вы так усердствовали, – сказала старуха, – он их хорошо спрятал.

– Спрятал? Так скажи мне, где они? – стал упрашивать ее придворный, надеясь что-то найти. Но когда он узнал, что письма сожжены, он должен был признаться, что мальчишка его перехитрил. И он немедленно рассказал обо всем королеве. С этого дня бастард не стал больше посылать к Роландине пажей, а поручил это дело своему старому слаге, который, невзирая на то, что королева под страхом смерти запретила кому бы то ни было оказывать помощь влюбленным, о чем он отлично знал, тем не менее взялся доставлять Роландине письма бастарда. Однажды, прибыв в замок, старик стал ждать возле дверей, открывавшихся на широкую лестницу, по которой проходили все придворные дамы. Но один из лакеев, который однажды его уже видел, сразу его опознал и сообщил об этом стольничьему королевы, который, долго не раздумывая, велел тотчас же его схватить. Старый слуга был человеком опытным и осторожным и, заметив, что за ним следят, повернулся к стене, как бы собираясь отправить свою нужду, и там, разорвав письмо в мелкие клочки, выбросил его за дверь. Старика тут же схватили и тщательно обыскали. Когда же убедились, что при нем ничего нет, его заставили поклясться, что он не вез с собою никаких писем, и всячески пытались заставить его признаться в том, что он нарушил запрет королевы. Но ни обещания, ни угрозы не возымели на него ни малейшего действия, и он ничего не сказал. Об этом было доложено королеве, и тогда кто-то из придворных посоветовал хорошенько поискать, не осталось ли каких следов за дверью, возле которой был схвачен старик. Так и сделали и действительно обнаружили там то, что искали, – разорванное на мелкие клочки письмо. Позвали духовника короля, и тому удалось, разложив все бумажки на столе, прочесть письмо, где черным по белому была написана правда о влюбленных. Из этого письма явствовало, что они поженились, ибо бастард каждый раз называл Роландину не иначе как своей женой. Королева, у которой не нашлось должной снисходительности к проступку ближнего, подняла большой шум и распорядилась, чтобы любыми средствами старого слугу заставили признаться в том, что он вез это письмо и собирался передать его Роландине. Они думали, что, увидев собранные воедино клочки письма, он уже не посмеет отпираться. Но, невзирая ни на какие доводы и доказательства, старик ни в чем не признался. Тогда стражи свели его на берег реки и посадили в мешок, сказав, что, не признав того, что действительно было, он солгал и богу и королеве. Но верный слуга был согласен скорее умереть, чем выдать своего господина, и попросил, чтобы к нему вызвали духовника. И после того как тот исповедовал его и старик покаялся во всем, в чем был грешен, он сказал:

– Скажите господину моему, что я вручаю ему жизнь моей жены и моих детей, свою же я со спокойной совестью кладу за него. А теперь делайте со мной все, что хотите, я все равно не скажу ни слова против моего господина.

Тогда, чтобы еще больше его напугать, его кинули в мешке прямо в реку, продолжая кричать:

– Скажи всю правду – и жизнь твоя спасена!

Но, не получив от него и на этот раз никакого ответа, истязатели вытащили его из воды и доложили о его стойкости королеве. Тогда та сказала, что ни супругу ее, королю, ни ей самой не выпало счастья иметь таких верных слуг и что счастье это досталось тому, кто ничем не может за эту верность вознаградить. И она сделала все, что было в ее силах, чтобы переманить старого слугу к себе на службу, но тот ни за что не соглашался покинуть своего господина. Однако в конце концов бастард все же его отпустил, он поступил на службу к королеве и прожил остаток своих дней в покое и счастье.

Узнав из этого письма о том, что влюбленные стали мужем и женой, королева послала за Роландиной и вне себя от гнева стала позорить ее, называя ее не «моя кузина», как прежде, а «негодница», и всякий раз пеняя ей, что она осрамила свою семью и родных тем, что втайне от всех вышла замуж, больше же всего оскорбила этим ее, свою госпожу, не испросив на это ее согласия. Но Роландина давно уже знала о неприязни к ней королевы и сама отвечала ей тем же. А раз у нее не было к ней любви, то не могло быть и страха. К тому же она была уверена, что, выговаривая ей в присутствии других, королева делает это не из любви к ней, а лишь из желания перед всеми ее опозорить и гораздо больше радуется возможности публично ее унизить, чем огорчается, узнав о ее падении. Поэтому Роландина отвечала своей госпоже с веселым лицом и слова ее были тверды; королева же была и смущена и разгневана.

– Ваше величество, если бы вы сами не знали, что творится у вас в сердце, я бы напомнила вам, какую неприязнь вы питали к моему отцу и ко мне. Но вы настолько хорошо это знаете, что для вас не должно быть неожиданностью и то, что ото всех остальных ваше отношение к нам никак не укрылось. Что же до меня, ваше величество, то я заметила это себе на горе. Ведь если бы вы были благосклонны ко мне, как к другим, которые не состоят ни в каком родстве с вами, я давно бы была уже замужем, к чести своей и вашей. Но вы отказали мне в этой милости, и все хорошие партии, которые мне предлагались, прошли мимо меня из-за нерадивости моего отца и из-за того, что вы не хотели отнестись ко мне благосклонно. От всего этого я впала в такое отчаяние, что, если бы только здоровье мое позволило мне вынести все тяготы монашеской жизни, я с величайшей радостью удалилась бы в монастырь, лишь бы избавить себя от всех жестоких мучений, которые вы столько времени мне причиняли. И вот, когда я была в полном отчаянии, мне

повстречался дворянин, который происхождением своим был бы не менее благороден, чем я, если бы только в свете не делали разницы между любовью и узаконенным браком, – вы ведь знаете, что его отец еще более знатен, чем мой. А вы, ваше величество, за всю жизнь не простили мне ничтожнейшего проступка, вы считали, что я не способна ни на что хорошее и не заслужила ни в чем вашей похвалы, но вы же отлично могли убедиться сами, что я сторонилась любви и чуждалась всего мирского и что я вела жизнь скромную и благочестивую. И вам показалось странным, что я вдруг заговорила с человеком, столь же несчастным в этой жизни, как и я, в чьей дружбе я искала лишь одного – утешения в моем горе, ибо в мыслях моих другого ничего не было. И когда я увидела, что меня лишают этой последней радости, отчаяние мое было так велико, что, хотя вы и. пытались отнять у меня покой и счастье, я решила за них бороться. И тогда мы с ним стали говорить о том, чтобы пожениться, и обручились, обменявшись кольцами. Вот почему мне кажется, ваше величество, что, называя меня негодницей, вы крайне ко мне несправедливы. Ведь наша с ним дружба была так велика, и столько раз мне представлялся случай быть с ним ласковее и ближе, – и несмотря на это, кроме поцелуев, между нами ничего не было. Я упорно надеялась, что господь будет милостив ко мне, и еще до того как мы поженимся, мне удастся как-нибудь убедить отца согласиться на этот брак. И ни в чем я не нарушила воли господа бога и не прегрешила против совести. До тридцати лет я все ждала, каково будет ваше решение и что надумает мой отец, и, смирив сердечный жар, долгие годы берегла свою чистоту и невинность, и никто не может ни в чем меня упрекнуть. И наконец, вняв разумному совету, который мне дал господь, и видя, что годы мои уходят и мне так и не найти супруга, равного мне по происхождению, я решила выйти замуж по собственной воле. Не искала я в этом браке услады для глаз – вы ведь знаете, что возлюбленный мой не отличается красотой; не искала я и плотских утех, ибо никакой плотской связи у нас с ним не было; и влекли меня не гордость и не тщеславие, – он ведь беден и невысокого положения. Мне нужна была только его доброта, – а в этом ему нельзя отказать, – и великая любовь, которую он ко мне питает и которая позволяет мне надеяться, что я буду жить с ним в мире и счастье. И вот, взвесив в уме все хорошее и дурное, что мне может принести брак с этим человеком, я решила остановить свой выбор на нем, считая, что для меня это лучшая из всех партий. Я раздумывала над этим целых два года и сказала себе, что остаток дней моих проведу только с ним. Решение мое столь непоколебимо, что никакие муки, ни даже сама смерть не заставят меня от него отступить. Поэтому я молю вас, ваше величество, простите мне то, что вполне заслуживает прощения, и не лишайте меня счастья и покоя, которые я надеюсь найти с ним.

Видя решимость на ее лице, слыша, как уверенно она говорит, королева не нашла никаких разумных доводов, чтобы ей возразить. Дав волю гневу, она продолжала всячески поносить ее, а потом, заливаясь слезами, воскликнула:

– Несчастная, вместо того чтобы вести себя со мною смиренно и – раскаяться в столь великом проступке, ты говоришь дерзко, и в глазах у тебя нет ни слезинки. Ты выказываешь этим только свое жестокосердие и упрямство. Но если король и твой отец захотят послушать моих советов, они запрячут тебя в такое место, где ты заговоришь совсем иначе.

– Ваше величество, – сказала Роландина, – вы корите меня тем, что я говорю слишком дерзко, – я готова умолкнуть, если вам не будет угодно разрешить мне вам отвечать.

Когда же королева приказала ей говорить, она сказала:

– Мне ведь не пристало, ваше величество, говорить с вами, моей госпожой и самой могущественной из всех королев, дерзко и без должного уважения. Я этого не хотела и отнюдь не собиралась этого делать. Но коль скоро у меня нет адвоката, который бы стал меня защищать, единственная защитница моя – это истина. Я одна ее знаю и решилась высказать ее вам без всякой боязни, надеясь, что, когда вы ее услышите, вы не станете думать обо мне так, как думали до сих пор. Мне совсем не страшно, что кто-то узнает, как я вела себя, ибо я убеждена, что ни господа, ни чести своей я не оскорбила. Вот почему я говорю без всякой боязни: я уверена, что тот, кто видит сердце мое, сейчас со мною. А если Великий судия стоит за меня, то чего же мне бояться тех, кто сам подлежит его суду? Зачем же я стану плакать, если совести моей и сердцу не в чем меня упрекнуть и я настолько далека от всякой мысли о покаянии, что, если бы все началось сначала, я снова поступила бы так, как поступала доселе? А вам, ваше величество, действительно есть о чем плакать, – вы ведь отравили мне самые лучшие годы моей жизни. Теперь вот вы вините меня перед людьми за то, в чем не я, а сами же вы виноваты. Уж если бы я оскорбила господа, короля, вас, родных моих и поступила наперекор моей совести и после всего этого не раскаялась и не разрыдалась, вы действительно могли бы считать меня жестокосердной. Но чего же ради мне плакать и раскаиваться в поступке благом, справедливом и бескорыстном, о котором никто не мог бы сказать ничего дурного, если бы вы раньше времени его не разгласили, показав тем самым, что ни моя честь, ни честь моих родных, ни вашего собственного дома для вас не столь уже много значит, что Важнее всего для вас – меня опозорить. Ну что же, если так вам было угодно, государыня, я не стану ни в чем вам перечить. И если вы придумали для меня какое-нибудь наказание, которого я вовсе не заслужила, я столь же радостно приму эту муку. Поэтому укажите только отцу, как он должен меня наказать, и он не преминет все сделать так, как вы захотите. Мне станет легче, если я буду знать, что отец выполняет вашу волю, причиняя мне зло; я помню, что, когда речь шла о моем счастье, он по вашей же воле медлил, а теперь, опять-таки чтобы угодить вам, он поспешит. Но есть отец в небесах, и я убеждена, что он дарует мне терпение, чтобы вынести все страдания, которые вы мне уготовили, в это я твердо верю.

Разгневанная королева приказала, чтобы Роландину увели с глаз ее и заперли в комнате, где бы она не могла ни с кем разговаривать. Но воспитательница ее осталась при ней, и через нее Роландина сообщила своему мужу о том, что произошло и что она собирается делать. Бастард считал, что услуги, которые он некогда оказал королю, могут ему теперь помочь в его деле, и немедленно отправился ко двору. Встретив короля на прогулке, он рассказал ему все и стал умолять, чтобы он помог ему: успокоил королеву и сделал так, чтобы его брак с Роландиной вступил в законную силу. Король ничего ему не ответил и только спросил:

– А вы с ней действительно поженились?

– Да, государь, – ответил бастард, – покамест еще мы только дали друг другу клятву, но, с вашего соизволения, мы исполним все остальное.

Король опустил голову и, не говоря ни слова, направился прямо в замок. Там он призвал капитана стражи и приказал ему арестовать несчастного. Но один из друзей бастарда, догадавшись о намерениях короля, вовремя предупредил своего друга о грозящей опасности, посоветовав ему укрыться у него в доме неподалеку от замка. Он обещал бастарду, что, если король станет его разыскивать, он немедленно ему об этом сообщит и даст ему возможность покинуть пределы страны, если же все успокоится, то пошлет за ним, чтобы вернуть его ко двору. Бастард поверил ему и так ловко спрятался, что начальнику стражи не удалось его разыскать.