Новые записки санитара морга
Шрифт:
— Пить? — риторически переспросил я ее, вздохнув. — Пить не надо бы, конечно. Ни к чему это. Но, буду.
— Сколько? — прямо спросила она, с трудом сдержав улыбку.
— Это, девушка, один из самых трудных русских вопросов, — сказал я, блуждая взглядом по разнообразию сорокоградусного зелья, стоящего у нее за спиной. — Перцовочки, наверное. Грамм этак. сто пятьдесят.
— Ну вот, а говорите — трудный вопрос. Сто пятьдесят перцовки — и никаких трудностей, — по-доброму усмехнулась она.
— Думаете, пройдут все трудности от ста пятидесяти? — шутя уточнил я.
— У каждого по-своему, —
И я направился за небольшой уютный столик у окна, который приглянулся с самого начала, когда только вошел. Впрочем, правильнее будет сказать, что столик этот был под окном, ведь дело происходило в цокольном помещении.
Подоконник находился чуть выше моей макушки. А потому, чтобы полюбоваться окрестным видом, нужно было слегка задрать голову. Тогда за стеклом виднелась пасмурная московская осенняя жизнь, но только верхняя ее часть — деревья, тяжелое хмурое небо и окна дома напротив. Никаких машин, людей, луж и грязных жухлых листьев. Окно будто звало ввысь, подальше от суетной ежедневки, туда, где небо и деревья. Там от ста пятидесяти граммов перцовки проходят трудности. А если добавить еще — то и печали тоже.
Вскоре передо мною появился стакан томатного сока, графинчик и одинокая рюмка. Всем своим видом она говорила, что пить без компании как минимум стыдно. Вот в компании — другое дело. «Компанию где ж я возьму — то сейчас?» — мысленно посетовал я.
Закуски на столе еще не было. Оторвав взгляд от задранного окна, перевел глаза на пару пожилых мужчин, что-то бурно обсуждающих за пустеющей бутылкой водки. К куцей, еле заметной закуске они почти не притрагивались. Лишь один из них зачем-то регулярно трогал еду вилкой, при этом не глядя в тарелку. «А вот и компания моя, чтоб не стыдно было», — смекнул я, посмеявшись внутри. Украдкой присмотревшись, благо была прекрасная позиция для обзора, собутыльниками я остался доволен.
Один худощав, с сильно обвислым лицом и красным болезненным румянцем. Он чем-то похож на Золотухина и чем-то — на Табакова. На нем синяя фланелевая рубашка и черные спортивные штаны с двумя белыми полосками. Точнее, они должны быть белыми, но они серые, с желтыми разводами. Обут в разбитые кроссовки. Как выяснилось позже, его звали Гена. Генин приятель выглядел куда более представительно, в чем ему помогал пиджак, одетый на водолазку, и джинсы с ботинками. При этом лицо его было совершенно не примечательным, просто не за что глазом зацепиться. Он бы пригодился в разведке. Ведь разведчик должен быть как куриное яйцо, без примет и особенностей. Он был Серегой, Серым и еще Санычем. В зависимости от тональности беседы. Надо заметить, Саныч выглядел моложе Гены. Но Гена был куда активнее.
— Серый, ну ты сам посуди своей собственной головой, я тебя прошу, — слышался отрывок их беседы, которая зазвучала громче, пропорционально выпитому. — На хрена мне эта штуковина, если я применять толком не могу. Ближе пяти метров — и я в жопе, а он пострадавший. А у меня умышленное нанесение вреда — опа, дела!! — разводил руками Гена. Серега смотрел на него немного исподлобья, облокотившись
— Так и чего теперь, чтоб каждая падла. — начинал было Серый, но его собеседник тут же перехватывал инициативу, поспешно подавшись вперед через стол.
— Ни хрена подобного! — восклицал Гена, потряхивая указательным пальцем перед Серегой, который послушно расстался с начатой репликой и теперь снова исподлобья взирал на друга. Иногда ему удавалось вставить «ага» или «точно». — Есть решение. Очень простое и очень хорошо работает. И все легально, без документов и комиссий. Вот ты как думаешь, что это? — вдруг спросил Гена собутыльника и замолчал, ожидая ответа. Тот от неожиданности обомлел, откинулся, зашевелил губами, думая, что же сказать, и уже стал произносить первые звуки, как вступил Геннадий:
— Вот ты думаешь про нож, Серый, да? Так если нож правильный, он же статейный. Гарда, клинок, и все такое. Это ношение холодного оружия, дружище. А фруктовый тебе на хрена? Так вот, не нож это! — торжествующе сказал он. — И не шило там никакое. Это Серега, слушай меня внимательно. Топор!
— Че? — вскинул тот насупленные брови.
— Ну, не совсем уж топор огромный. Но топорик, и весьма немаленький, вот такой примерно, — показал он руками размер оружия. — Острый, как бритва, с обратным молотком. Хочешь — руби, хочешь — бей, — красота, братан!
— А как но. — снова не успел Саныч.
— Носить? Вообще отлично, на ремне, типа кобуры. Под куртку умещается. А если жара, ну тогда в портфельчик класть. Имеешь полное право! И ведь знаешь что самое главное? — вновь спросил Гена. Серега, уже не надеясь прозвучать, лишь вопросительно повернул захмелевшую голову, словно сообразительный пес. — Самое главное — топор. Топор, Саныч, это очень страшно. Подавляет волю, клянусь. Топор народной войны! Не пушка, не сабля, не вилы. Топор! Просто достал — считай, уже полдела сделал. Не полезут, ей-богу. Представляешь, такой хренью приложить? Не, штука верная. Купил и носи себе. А если менты вдруг — в поход иду, — весело-коротко заржал он. — Давай-ка по половиночке вмажем с тобой, — брался Геннадий за бутылку, ловко разливая водку. Бутылка была уже почти пуста. — Да и какие менты, Серый?! Тебя когда менты в последний раз тормозили? В шестьдесят третьем? Ну, вот то-то. Ну, за дружбу давай, за дружбу! — поднимал он тост, молниеносно отправляя в рот порцию дурмана.
Они выпивали, и он снова продолжал говорить, обильно жестикулируя и все больше и больше наваливаясь на стол. Друг его Серега изредка произносил какой-то обрывок фразы, и Геннадию хватало его, чтобы понять, о чем тот хочет сказать, и немедля пуститься дальше, отвечая и рассуждая.
Тем временем, наблюдая за моими нечаянными собутыльниками, я тоже принялся за трапезу, как водится, начав с рюмки под холодную рыбную закуску. Потом была вторая и третья. Четвертая под суп. Я, еще недавно совершенно трезвый, смотрел на эту пару, забавляясь их беседой. Но мягкая волна опьянения накатывала откуда-то снизу, подхватывала меня, пельменную, Серегу с Геной и плавно преображала, щедро даря краски самым заурядным событиям.