Новый американский молитвенник
Шрифт:
— Тереза, — сказал он. — Так, кажется, ее зовут?
Я злобно уставился на него:
— Ты что, мозги мне парить пришел?
— Когда встречаются двое бывалых… как же им друг другу мозги не попарить? — Он глубоко затянулся и выпустил дым через рот со словами: — А ты почему спросил?
— Потому что о моей жене мы говорили в Ногалесе. А тот анекдот, который ты мне рассказывал, был, по твоим словам, предметным уроком, чтобы я не бросал ее надолго.
— Так вот оно что… — И он стряхнул пепел с сигареты. — И тебя удивило, что теперь я тоже спросил насчет жены?
— Нет, но когда…
— И потому что это единственная связь,
— Она еще спит, — ответил я. — У нее все в порядке.
Он хмыкнул, как врач, который наткнулся на что-то непонятное в результатах ваших анализов.
— Значит, вы с ней хорошо ладите?
— Тебе-то какое дело? — бросил я в ответ, мгновенно раздражаясь.
— Эй, погоди, не злись. Прости. Я, может, позволил себе чуток лишнего, но у меня такое чувство, как будто я тебя давно знаю. А все из-за твоей книжки. Ты теперь что-то вроде королевской семьи в Америке. А жизнь элиты всегда интригует.
В том, как он говорил — просто, без наигранности, — не было и намека на сарказм.
— Разумеется, — продолжал он, — не исключено, что, когда мы впервые повстречались, если мы вообще встречались, у тебя были проблемы с женой, потому-то я подсознательно о ней и вспомнил. Вот тебе и другая причина, почему я завел разговор на эту тему.
Я понял, что в эту игру мне его не переиграть. Он часами может ходить вокруг да около и ни разу не оступится. Зато теперь я был уверен, что он и есть человек из Ногалеса, — в природе не может существовать двоих типов, обладающих таким скользким красноречием.
— Брак, — произнес он тем временем задумчиво, и это слово повисло в воздухе вместе с кольцами выпущенного им дыма.
— Что — брак?
— Да так, ничего. Просто осмысляю. Балуюсь с идеей. Обдумываю всякие «если» да «кабы». Бывает, начнешь вот так думать о какой-нибудь болезни, и покажется, что она у тебя есть… — Его голос вдруг превратился в сочный баритон. — Холера, например.
— А ты женат?
— Нет, брат. Я обет дал. Поклялся, что женюсь только на женщине по имени Глория Каньон. Если когда-нибудь мне такая встретится, тогда я пропал, ну а до тех пор я женат, как говорится, на своей работе.
— А какая у тебя работа?
— Свободный художник. А специальностей у меня много. — И тут же, не успел я задать следующий вопрос, он сказал: — Нравится мне это местечко, брат. Если выйду когда-нибудь на пенсию, тоже обзаведусь магазином безделушек. За ними будущее, за такими местами.
Я ошеломленно спросил:
— Ты имеешь в виду капиталовложение?
— Ну уж нет, спасибочки. Бизнес тут хреновый. Слишком большая конкуренция. Я говорю об энтропии. Это моя теория. Хочешь послушать?
— Может, в следующий раз, — ответил я. — А то мне еще товар надо расставить.
— В эпоху неолита у людей не было ни времени, ни возможностей изготавливать что-либо сверх того, в чем они нуждались для выживания, — сказал незнакомец. — Ну, конечно, игрушки для своих ребятишек они вырезали. Всяких там мамонтов и прочую дребедень. Но на этом все. Потом общество стало усложняться, технологии совершенствоваться, и всякого бесполезного барахла стали делать все больше и больше. Сейчас для него наступил золотой век. А со временем общество вообще станет производить одни безделушки.
Образ сборной модели Иеговы так меня озадачил, что я не сразу ответил.
— Звучит умно, только не знаю, тянет ли вся эта хрень на теорию.
— Вот именно! — Незнакомец потушил сигарету о спину ящерицы. — Об этом и речь. Пять сотен лет назад твоя идея показалась бы мне сногсшибательной. В ней есть размах, свобода. В те времена она разожгла бы настоящий пожар в умах людей. А теперь это просто… умная хрень.
Он прошелся по проходу, запустил руки в корзинку, полную запонок с отштампованными на них колкими фразочками, и пропустил их через пальцы, будто пиратские дублоны.
— Но это не главная причина, почему я обзавелся бы таким магазинчиком, как этот! Тут все дело в вещах, брат! Люблю я эти безделушки, клевые они!
— Может, купишь тогда парочку, — предложил я.
— Ни за что! Это место для меня как музей. Покупать что-нибудь здесь — все равно что шлепнуть кредитку на стол где-нибудь в Лувре и сказать: «Заверните-ка мне парочку Моне». — И он окинул взглядом загроможденное безделушками пространство. — Вот где человек может быть по-настоящему счастлив. Да ты, наверное, и был бы счастлив, если бы они за тобой не гонялись.
— Кто не гонялся?
— Да кто угодно. Или будешь мне говорить, что у такого, как ты, нет врагов? Тех, кто не прочь был бы с тобой посчитаться?
— Да в общем-то нет.
— Ну да, как же! Наверняка есть кто-нибудь, у кого на тебя зуб.
— Ну, может, и есть один, — сказал я. — Проповедник из…
— Вот видишь? О нем-то я и говорю. Об этом одном-единственном. Без него никак. Он — необходимое условие существования. Сам знаешь, как это бывает. Борьба за территорию. Тут уж либо ты его уроешь, либо он тебя.
Что это было — уличная логика или совет демиурга, — не имело значения. Сбитый с толку его присутствием, я осознал, что сбит с толку и всем остальным. То немногое, в чем я в своей жизни был уверен, — Тереза и новый стиль — дрейфовало в море смятения. Я готов был верить оракулам и жаждал навязать статус предсказателя первому, кто окажется под рукой, а потому попросил его высказаться подробнее.
— Так ты просишь у меня совета? — Он вынул из пачки следующую сигарету, но не зажег ее, а стоял, похлопывая себя рукой с зажатым в ней «кэмелом» по груди. — У меня? Вот это да. Я польщен, брат. Серьезно. — И он зашагал по проходу ко мне. — Так, значит, этот парень, проповедник этот… случайно, не тот самый, которого ты размазал по стенке у Ларри Кинга, а? Тот, который из Финикса? Трит, кажется?