Новый дневник грабителя
Шрифт:
— Брось, Норрис, я уже выключил диктофон, — говорит Беннет.
Соболь делает еще шаг вперед.
— Между прочим, Чарли, те двое, что дожидаются очереди, тоже твои подопечные, Бекс и Олли.
— Вот как? — Наш адвокат оживляется и проверяет папку: достаточно ли бланков он взял? — Превосходно! Этого хватит, чтобы оплатить подогрев бассейна еще на несколько дней.
— Да, неплохо, — подтверждает Соболь, окидывая Чарли внимательным взглядом: ручная отделочная строчка на лацканах пиджака, шелковый платок в кармашке, идеально ухоженные пальцы, которые уже нацелили авторучку с
Помнится, я говорил вам, что Олли — темнокожий, однако это не совсем верно. Если быть точным, физиономия у него едва ли темнее моей, но ведь в наше время значение имеет не то какого цвета кожа у человека, а то, как он с этим живет. Признаюсь, в детстве, когда мы с Олли познакомились, я даже не подозревал, что он черный. Более того, еще несколько месяцев, заваливаясь к нему после школы (а нередко и вместо нее), чтобы поиграть в «Монополию» или составить на доске для скраббла непристойные слова, я был уверен, что отец Олли держит в доме черную служанку, ну, типа как в старых мультиках про Тома и Джерри. Откуда мне было знать, что это мамаша Олли? Тем не менее цвет кожи стал для него подарком судьбы, и мой приятель научился использовать его на всю катушку практически в любой ситуации. Большую часть времени Олли — белее самого белого из белых, но стоит затолкать его в тюремную камеру или сказать, что он не влезет в автобус, потому что автобус переполнен, и вы тут же увидите, каким станет его лицо. Норрис называет Олли хамелеоном, и как ни противно мне соглашаться с ним в чем бы то ни было, здесь он прав. Мой друг действительно наделен способностью чернеть на глазах, и именно этот гневный оттенок приобретает его кожа, когда Атуэлл ведет нас в камеру.
— Я родился в Рединге, откуда мне знать, где этот Дакар? Узаконенный расизм, вот как это называется. Необоснованные предположения насчет меня, только потому что я черный, — бушует Олли по пути в камеру. — Не надо считать, что все мы пляшем в варьете или жарим священников! Это дискриминация чистой воды! Вся система насквозь ею пропитана.
Атуэлл открывает дверь камеры номер четыре и приглашает меня внутрь. Заходя, я подмигиваю ему. Сержант недовольно хмурится и захлопывает за мной дверь. Тем временем Олли продолжает грубить, борясь за свои гражданские свободы.
— Я вообще не должен тут находиться! Меня и арестовали-то из-за того, что я черный! Будь я белым… — Олли вдруг умолкает, и я невольно задаюсь вопросом, не удавился ли он, часом, однако затем вновь слышу приятеля: — Договорились, братишка?
— Заходи и помалкивай, — отзывается Соболь. Густой, хрипловатый голос сержанта с характерными карибскими интонациями лишен всякого сострадания к Олли и его тяжелой участи.
Дверь с лязгом закрывается.
— Из Рединга… — устало вздыхает Атуэлл.
Глава 2
В соседних камерах
Проведя в камере всего несколько минут, я вдруг понимаю, что сегодня вечером не попаду домой и пропущу передачу, которую ждал всю неделю. Согласитесь, обидно, когда просто забываешь, что собирался посмотреть стоящую программу,
Я подхожу к двери и кричу Олли, который сидит в камере напротив:
— Эй, Ол, ты поставил таймер на запись «Вечера с Тревором Макдональдом»? Сегодня будет сюжет о грабителях.
— Нет, забыл. А когда показывают? — кричит он в ответ.
Я беру короткую паузу, чтобы подумать, идиотничает мой друг или нет, потом напоминаю:
— Сегодня.
— Тогда точно забыл. Вот так всегда: полгода обсасывают темы про матерей-одиночек и службу здравоохранения, потом в кои-то веки выстреливает интересная тема, а нас обоих нет дома.
Меня осеняет: еще не все потеряно! Я спрашиваю у Олли, может ли Белинда записать передачу.
— В принципе может, если я ей об этом скажу, только, извини, ее сейчас рядом со мной нет, — кривляется этот гороховый шут.
— Знаю, что нет, осел! Ты забыл, что у каждого из нас есть право на телефонный звонок? Я наберу Чарли, а ты позвони Белинде и попроси записать программу.
Олли кричит, что не против, и в этот момент к нам присоединяется третий собеседник:
— Ол, старина, это ты?
— Кто это?
— Это я, Роланд.
— Привет, Ролло, как дела? — подаю голос я.
— Да нормально, не жалуюсь. Забавно, что мы тут встретились, Ол, ведь…
Неожиданно в разговор вклинивается еще один, гораздо менее приятный голос:
— Что за треп? — Атуэлл проходит мимо камер и сердито стучит кулаком в двери.
— Мы просто болтаем, — объясняю я.
Железная форточка распахивается, Атуэлл сверлит меня своими маленькими глазками-буравчиками.
— А ну, прекращайте. Вас слышно на другом конце коридора.
— Тогда посадите нас в одну камеру, мы все — хорошие приятели, — предлагает Олли.
— Тебе тут что, реалити-шоу? — фыркает Атуэлл.
— Скучно же поодиночке, — жалуется Олли.
— Сколько ты провел в камере, пару минут? Тоже мне, Нельсон Мандела нашелся, — опрометчиво шутит Атуэлл.
— Что вы имеете в виду? — взвивается Олли.
На моем лице расцветает довольная улыбка: Атуэлл сообразил, что ляпнул не то, и теперь лихорадочно пытается поправить положение, как будто на кон поставлена вся его карьера.
— Да нет, не подумай ничего такого. Я просто хотел сказать, что Мандела много лет провел в тюрьме.
— Между прочим, он еще и бывший президент ЮАР. А вы его вспоминаете только как заключенного с тридцатилетним сроком отсидки. Интересно, почему так получается? — вслух размышляет Олли.
Между тем Мэл заходит в участок и жмет на кнопку звонка «Для вызова сотрудника». Соболь высовывает голову из-за двери, чтобы поглядеть, кто это палит электричество. Увидев мою подругу, он хмурится.