Новый год плюс Бесконечность
Шрифт:
И только на шестой день ты, наконец, перестал подчиняться судьбе, играть предлагаемые роли. Ты вспомнил себя, Вадим… Вернулся к себе, истинному, без игр и прикрас. И на этом сломался.
Он махнул рукой — безнадежно, обреченно, окончательно. Повернулся и…
Над головой зашумело. Обдало легким ветерком, даже чиркнуло — краем ветра. На спортплощадку, перед самым носом молодого человека, прямо на турник, куда хозяйки так любят отправлять домочадцев в последнее утро уходящего года выбивать из ковров и половиков
Вадим не знал голубиного языка. Поэтому понимал лишь то, что в птичьих словах доступно пониманию существ, у которых никогда не будет крыльев.
«Говорят, что любовь — это всегда путь к себе самому.
Ты тоже так думал?
И непременно — открытие чего-то нового, истинного.
Ты уже открыл что-нибудь?
А тебе не кажется, что ты просто давно поджидал себя самого? И вот теперь вернулся в родную голубятню?
Молчишь?
Но и я ведь не спорю. Я только хочу найти и понять эту глубину. Куда мы неизменно возвращаемся, думая, что счастливо отправляемся в Любовь. А она — просто попытка искренне вернуться к себе самому. Настоящему. Тому, что по крупицам утрачивали в течение жизни.
И может быть, тогда мы и сможем понять, почему сердце и разум зачастую идут вразрез? Что предпочесть, когда трудно, а что — когда больно. И потом уже не пожалеть о собственном выборе».
— Я уже сделал этот выбор, — кивнул Вадим. — Но я не думал, что потом будет так больно.
— Оттого, что ты принес боль другому?
Голубь замолчал и грациозно расправил крылья, точно хотел укрыть ими, огромными, сильными и надежными, этого маленького, слабого человека, попавшего в ловушку к самому себе. Или все же — нет?
— Нет, — покачал головой Вадим. — Нет, — прибавил он уже тверже. Себе самому все-таки больнее.
— Что ж, по крайней мере, это честно, — ответил голубь и поклонился Вадиму, сделав глубокий реверанс на стальной перекладине. — Для тебя еще есть надежда. Ты можешь не только понять значение Слова, но и слышать его Звук. Будь счастлив! И, пожалуйста, не обижай птиц!
Он подпрыгнул вверх, взмахнул крыльями и неожиданно сделал кувырок в воздухе. Затем расправил крылья и захлопал ими, взмывая ввысь. Откуда-то из снежной вышины донеслось горделивое голубиное бормотание — и птица исчезла.
Вадим долго смотрел ей вслед, пока не очнулся, словно от забытья. Его звали — тоже сверху, но уже ближе, гораздо ближе.
— Вади-и-и-к! Вади-им!
Он обернулся.
Анна стояла на подоконнике, за стеклом, и махала ему рукой. Другою она щедро крошила из форточки хлеб. На карнизе ее окна множество голубей с распущенными крыльями хватали крошки. Птицы вились вокруг дома, пикировали вниз за падающим угощением, их становилось все больше, и повсюду стояло громкое довольное воркование. Но громче голубиной радости был звонкий смех девушки.
— Вади-и-м!
Вадим в первый миг растерялся, а потом, повинуясь не чувству — просто первому порыву, бросился со всех ног под ее окно. Как уже бывало не раз в этом мире. А девушка просунула руку в форточку и разжала кулачок.
Молодой человек растопырил руки, запрыгал неловко, но не поймал. Ему под ноги мягко упал белый пуховый комочек. Вадим наклонился и поднял.
Это была детская рукавичка, длинная, отороченная мехом, чтобы не замерзало столь же длинное узкое запястье. Такие запястья бывают у милых девочек, которые вырастают потом в красивых девушек. А красивые девушки, как правило, обладают неслыханным могуществом, особенно когда дело касается молодых мужчин.
Хотя не все и не всегда об этом догадываются.
Он перевернул рукавичку. На чистом пуховом поле была вышита вишенка — некогда красная ягодка на длинном стебельке с лаковым зеленым листочком. Блеск листочка с тех пор заметно потускнел. Но при этом больше оттенилась яркость вишни. Точно ее только что окунули нечаянно в холодный и чистый снег.
Вадим медленно понял голову. В окне стояла и смотрела на него смеющаяся Анна.
Аня… Анюта… Нюта…
Девочка, у которой должна была остаться вторая рукавичка…
Губы ее шевелились, она что-то говорила ему и улыбалась.
Вадим шагнул на крыльцо. В дверях пришлось посторониться — оттуда высыпала целая ватага малышни с санками-ледянками всех марок и калибров. Они галдели как стая взъерошенных воробьев, предвкушая радости ледяных горок. Вадим проводил их одобрительным взглядом и вошел в подъезд.
Он легко взбежал в темноте по ступенькам, но тут же в замешательстве остановился. Перед ним поднималась лестница. Обыкновенная лестница в обыкновенном панельном многоэтажном доме.
Вадим нерешительно оглянулся — справа возвышалась деревянная панель лифтовой двери. Тогда он протянул руку и, не глядя, нащупал кнопку.
Ничего не произошло. Он вновь несколько раз лихорадочно нажал кнопку вызова — и только потом понял иронию судьбы.
На двери висела табличка: «Лифт на ремонте — временно не работает». Она тихо покачивалась, точно кто-то навесил ее лишь минуту назад. И на том же куске картона были привешены кем-то две маленькие елочные фигурки, с уже стертыми красками, ставшие почти прозрачным стеклом. Арлекин и пьеро.
Вадим настороженно взглянул на лестницу. Она тянулась вдоль синих стен — в меру обшарпанных, исписанных типичными подъездными словами, изрисованных мелом и изукрашенных граффити. Ступени заворачивали направо, а из-за угла виднелся лишь край какого-то хозяйственного ящика.
Опять лестница, мелькнула у него мысль. Даже теперь! Просто судьба какая-то…
И ему вдруг стало просто и легко. Судьба так судьба! И разве ж можно с нею спорить?
Я ведь не спорю. Я только хочу понять эту глубину.