Новый Мир (№ 2 2009)

Журнал Новый Мир

“— Почему для разбора полетов и укора интеллигенции (книга „Pasternak”) была выбрана фигура именно Пастернака?

— Если посмотреть вокруг, то именно он и окажется на кончике иглы. Кроме него, никто так не олицетворяет ту сущность интеллигенции, которая мне не нравится. Он для меня портрет пошлости, маскирующейся под духовность. Насчет него никогда не было сомнений. Ну если я вижу черное, то и нужно говорить „черное”…”

Есть ли жизнь в культуре? Беседу вел Егор Мостовщиков. — “Акция”, 2008, 18 ноября <http://www.akzia.ru>.

Говорит главный редактор портала “OpenSpace” Мария Степанова: “Растут и будут расти объемы видео. Это очень российская история — телевизор же смотреть невозможно! Поэтому все живое перемещается на YouTube и около.

Мы сейчас будем наращивать объемы видео на OpenSpace : в какой-то момент видеовещание в интернете сможет составлять альтернативу телевидению. И если раньше мы просто ходили на торренты качать кино, сейчас даже при минимальном видеоотделе возникает возможность быстрого, оперативного и человечного реагирования на происходящее. Слава богу, пока цензуры серьезной в интернете нет”.

Борис Жуков. На дворе трава, у травы права. — “Русский репортер”, 2008, № 44, 20 ноября <http://www.rusrep.ru>.

“С тех пор как право лишилось религиозного обоснования, у человека не осталось никаких причин претендовать на особое положение в мире живого. Другие виды — такие же детища эволюции и коренные жители Земли, и нам ничего не остается, как наделить их теми же правами, что имеем сами, и в дальнейшем вступать с ними в правовые отношения. Разве не так? Не так. Обладать правами — значит распоряжаться ими. Для этого субъект права должен как минимум быть способным выразить свою волю. При попытке вообразить, как это будет выглядеть применительно к животным, невольно вспоминается анекдот про американского сержанта на рыбалке, обращающегося к червям: „Парни, призыв у нас отменен. Добровольцы есть?”. Сторонники идеи прав других видов на это обычно отвечают, что от имени животных их права должны осуществлять специально уполномоченные люди — опекуны, как это происходит с правами детей или недееспособных лиц. По сути дела, с опекаемым обращаются как с предметом — пусть и драгоценным, но не имеющим собственных желаний. Наделять широкий круг субъектов правами, реализуемыми только через опекунов, означает лишь играть в слова. Кроме того, субъект права не может не быть субъектом ответственности. Уже сегодня в цивилизованных странах закон карает человека, убившего ради развлечения кошку. Но если кошка не просто находится под охраной закона, а сама становится субъектом права, то как быть, если она задавит воробья? Либо она понесет за это такую же ответственность, как и человек-живодер, либо все слова о „правах” ее и воробья окажутся бессодержательной демагогией”.

Ярослав Забалуев. Эльфы не ездят в метро. — “Газета.Ru”, 2008, 6 ноября <http://www.gazeta.ru>.

“<...> выход долгожданной компьютерной игры Fallout 3 стал хорошим поводом задуматься о том, что в нашем мире происходит с понятием „произведение искусства””.

“Можно биться об заклад — пройдет время, и Fallout 3 станет классикой. По нему будут учиться делать игры, будут выходить комиксы, фанатские модификации, а любители уличных ролевых игр будут играть в „Братство стали” в какой-нибудь Капотне. Еще десять лет назад эта пропитанная ядерным светом вселенная стала культом, фетишем и еще неизвестно чем. Но тогда это все-таки было больше детским, подростковым или, в крайнем случае, сисадминским локальным развлечением. А теперь, кто знает, быть может, не миновать и серьезной экранизации. Да и без нее — сама эта игра уже представляет искусствоведческий и культурологический интерес, быть может, больший, чем какая-либо другая”.

Сергей Ильин (Мюнхен). Этюд об одной любопытной параллели. — “Крещатик”, 2008, № 4 <http://magazines.russ.ru/kreschatik>.

“ I. Как человек со смертью делается полнотой собственных возрастов, не теряя ни йоты от своего персонального существования, не будучи в то же время [способен] крупицей его практически воспользоваться, так произведение искусства в сердцевинном его — образном — выражении представляет из себя чистое бытие, лишенное какой бы то ни было примеси жизни”.

Далее идут еще 39 пунктов, развивающих эту мысль. Среди прочего: “ XXII . Поскольку уже речь зашла об адюльтере. Также и на его примере обнаруживается глубочайшее, нутряное родство повседневной жизни с искусством. Итак, что такое супружеская измена по существу? В основе ее лежит попросту запретное желание взять от жизни больше, чем она вам готова пока предоставить. Не говорю о чисто сексуальном увлечении — оно тривиально как газетная статейка, — но имею в виду измену по любви. Последняя есть ведь не что иное, как страсть постичь альтернативу брака, то есть в кратчайший срок адюльтера — хотя бы раздвинутого на недели или месяцы, иногда годы — пережить совместную жизнь с женщиной, с которой вас судьба по тем или иным причинам не пожелала соединить. И одновременно еще более глубокая, мучительная, почти метафизическая

страсть понять, перевесит ли эта ставшая вдруг близкой, но остающаяся по-прежнему чужой женщина вашу жену... Ясно как дважды два — большого сюжета здесь не было, то есть многолетней притирки, житейских испытаний, молчаливых будней и т. п. А постель всего этого заменить никак не может. Остается в лучшем случае прелестное стихотворение вместо полноводной и полновесной прозы . Но что есть лирика? Опять-таки правда чувств, которая еще не проверена правдой жизни. Да и будет ли когда-нибудь проверена? Может ли быть проверена? Не пишут ли поэты о странных вещах и красивых чувствах, которых в действительности — не бытовой, а чистого художественного бытия — вовсе не существует? И которые поэтому, как убеждены были Лев Толстой и Михаил Булгаков, никому кроме самих поэтов и некоторых очарованных ими поэтических наркоманов, попросту не нужны? Стоит обратить внимание — в лирике автор ответственен только за себя, в прозе же и за своих героев, которые тем лучше, чем меньше на него похожи... Вот почему, кстати, проза этичнее поэзии, и вот почему верность в браке нравственно предпочтительней даже измены по любви. Тут, как и повсюду, эстетика расставляет заключительные акценты, а отнюдь не мораль”.

Александр Казинцев. Искусство понимать. Беседу вел Юрий Павлов. — “День литературы”, 2008, № 10, октябрь <http://zavtra.ru>.

“ Юрий Павлов : Я знаю критиков, которые начинали как поэты. Это Владимир Бондаренко и Александр Казинцев. С точки зрения части патриотов, к которым принадлежу и я, Бондаренко начинал в „сомнительной” компании ленинградских поэтов во главе с Иосифом Бродским. У Казинцева была не менее „сомнительная” компания... Расскажите о ней, как вы оказались вместе с Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Александром Сопровским?.. И почему ваши пути с этими поэтами разошлись?

Александр Казинцев : Нет, уважаемый Юрий Михайлович, я никогда не назову свою компанию „сомнительной”. Как бы ни менялись мои взгляды — а они менялись круто, „с кровью”, с болью — для меня, обрывая дружеские связи, я чувствую, осознаю свою жизнь как неразрывное целое. Вот уже 55 лет я тащу его на своем горбу, в самом себе — и не отказываюсь ни от одного дня. <...> Александр Сопровский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Сергей Гандлевский — талантливые поэты. Теперь о них немало написано, в том числе, и в „Дне литературы”, так что мне нет нужды доказывать это. Что бы они ни писали потом, я помню их стихи, я помню их лица — они озарены светом нашей общей юности. С Сашей Сопровским я сдружился в школе. Знаменитой 710-й — „школе-лаборатории при Академии педагогических наук”. Этаком советском варианте Лицея. Специализация по классам — мы с Сопровским учились в литературном. Нашей преподавательницей была подруга жены Тициана Табидзе — великого грузинского лирика. Она много рассказывала о нем и о дружившем с ним Борисе Пастернаке. С Сережей, Бахытом и Лешей мы познакомилась в МГУ в литературной студии „Луч”. Сразу же сблизились, стали издавать неподцензурный альманах „Московское время”. Недавно кто-то из критиков назвал стихи „Московского времени” „поэзией бронзового века”. Потом повзрослели и разошлись в разные стороны. Буквально: Цветков и Кенжеев эмигрировали, Сопровский погиб, Гандлевский стал кумиром молодых еврейских интеллектуалов. Каждый не раз комментировал наши отношения и наш разрыв”.

Отвечая на другой вопрос, Александр Казинцев говорит: “Прежде всего, я нe отказываюсь от своих стихов. Но не считаю возможным печатать их сегодня. Дело в том, что значительная их часть — политическая поэзия. В молодости я был убежденным антисоветчиком. Опять же не отказываюсь от своих взглядов. То, с чем боролся я и мои товарищи, в конечном счете погубило советскую власть и страну. Но представляете, если эти яркие — поверьте — произведения опубликовать сейчас? Получится, что я солидаризуюсь с тем дерьмом, кто сделал антисоветизм доходной профессией. <...> Пусть уж лучше стихи останутся ненапечатанными. А там, кто знает, может быть, наступит время, когда и о советской эпохе можно будет говорить спокойно, как об истории”.

Леля Кантор-Казовская. О вкусе молока: современное искусство и эстетический дискурс. — “Зеркало”, Тель-Авив, 2008, № 31 <http://magazines.russ.ru/zerkalo>.

“Как видим, те, кто утверждает, что искусство кончилось, часто не совсем пессимисты <...>. Такой исход их удовлетворяет, ибо взамен они получили нечто большее — пространство интеллектуальной свободы. Почему искусство стесняло их свободу — это интересный вопрос, на котором я тоже остановлюсь, важно, что постисторическое искусство (или постискусство, или искусство в „состоянии после”; терминология может меняться в зависимости от этапа и от того, кто пишет) ощущается многими как ситуация более комфортная и независимая, несмотря на свою хроническую тупиковость”.