Новый Мир (№ 3 2007)
Шрифт:
Мысли странные овладевают мною,
В чем, боюсь пока что себе признаться.
День горит перед нами полярный летний,
Полыхая бледною синевою.
Рядом немец стоит девяностолетний,
Что топил когда-то суда конвоя.
Бывший оберст люфтваффе Хайо Херман —
Глаз
Что в атаке был неизменно первым
И последним всегда выходил из боя.
В тридцать пятом, начав с легиона “Кондор”,
Он сражался в Испании, храбрый воин,
В сорок первом бомбил Ленинград и Лондон
И полярные атаковал конвои.
Сетка жилок старческих возле глаза
Напряженно пульсирует — не до шуток.
Он в военном небе горел три раза,
Всякий раз выбрасываясь с парашютом.
Выдвиженец Геринга Хайо Херман
Не скупился своей и чужою кровью.
Бог недаром дал ему крепкие нервы,
Долголетие редкое и здоровье.
Мне припомнится год сорок первый жуткий,
Вой сирен за оконною хлипкой рамой.
В комнатушке питерской над буржуйкой
Я дрожу от холода рядом с мамой,
И на дом наш бомба летит со свистом,
От которой, возможно, сейчас умру я.
Я стою над мерцанием серебристым
И себе говорю по-немецки: “Руе”.
Он недаром свой крест заслужил Железный,
Пробивая бомбами наши крыши.
Я стою с ним рядом над темной бездной
И себе повторяю по-русски: “Тише”,
Вспоминая о людях, им обреченных.
В сорок пятом, в Австрии арестован,
Десять лет доходил он голодный в зонах,
Бороздя их от Воркуты до Ростова.
Он валялся на нарах, худой и слабый,
В пересылках от Липецка до Урала,
И совали куски ему русские бабы,
У которых
Жить на свете немного ему осталось,
Подгибаются ноги, слезятся веки.
Он вернулся сюда, одолевши старость,
Чтоб оплакать друзей, молодых навеки.
Разгоняет волну налетевший ветер,
За кормою чайки кружатся в гаме.
Он вернулся сюда через полстолетья,
Чтоб обняться с выжившими врагами.
И жена возражала ему, и дети,
Но упрямо, сквозь время и расстоянье,
Он вернулся в суровые воды эти,
Совершив нелегкое покаянье.
Ветераны надели свои медали,
Становясь моложе в мундирах чистых,
Лишь ему надеть ордена не дали,
Потому что заслужены при нацистах.
Низко тучи несутся над головою,
А внизу под нами, во тьме кромешной,
Проплывают неспешно суда конвоя
С самолетами сбитыми вперемешку.
И собравшие свой невеселый кворум,
В сотый раз пересчитывая потери,
Старики запевают нестройным хором
“Розамунду”, “Катюшу” и “Типерери”.
Мы на грунте погибшее ищем судно,
Доверяя архивным местам и датам,
Но отдельно лежащее судно трудно
Обнаружить по этим координатам.
Потому что, сколько бы ни искали,
На какие бы цели ни попадали,
Это дно от Норд-Капа и до Усть-Кары
Сплошь усеяно сгинувшими судами.
Потому что мертвым на дне не больно.
Продолжается жизнь, остальное — ложь все,
И венки на корме — как глубинные бомбы:
Их куда ни бросишь — не промахнешься.
Над “Ижорою”, “Олопаной”, “Курском”
Стая рыб стремительная несется.