Новый Мир (№ 4 2005)
Шрифт:
— Дайте мне посмотреть на него!.. Дайте взглянуть!.. Красавец! Святой! Красавец! Будь счастлив, будь счастлив!
— Ну, в общем, шли втроем, о чем-то спорили. Ну, как обычно. Обсуждали положение. С нами был Ермак, одно время пробовал играть у нас на дудке, но это был полный... абзац.
— Уезжаете? Это правда, что вы выходите замуж?
— Всего наилучшего! всего наилучшего! Ждем конфет!.. Счастья!
—
— ...и так мы спорили, отдадут нам инструменты или нет. Потом еще о чем-то. Моррисон, в самом ли деле он или просто ушел в глухое подполье. Ну, все в таком духе. И тут произошла авария. Перед нами возник мен в каракулевой папахе. Голова у него мерзла?.. Плащ без погон, но с эмблемами на отворотах.
— Какими?
— Щит и мечи.
— Гм.
— Меня как будто робот рычагом захватил... как будто куртку засосало каким-то транспортером. И она на спине так натянулась, что вот-вот лопнет. Я, конечно, высказался по этому поводу... нет! прикинь? Ты идешь и налетаешь на бетонный столб. Тут же второй рычаг сработал, и меня отбросило в сторону.
— О!..
— Смотри... Уже стемнело. Этот вечер тянулся так долго... закат...
— Деньги...
— Спрячь их!
— Благодарю, синьор.
— Может быть, лучше, чтобы они были у тебя... Мое приданое... Триста пятьдесят за дом.
— А этот робот захватил рычагами ребят, Алика и Ермака. Алик что-то заблеял, и механизм тут же дернул его так, что у того зубы клац-клац и пляжная кепочка — он в ней, как фрайер, ходил с тех пор, как мамаша патлы посекла, — слетела на нос. Ермак заговорил. И сразу мордой стук об Алика, как кукла тряпичная. Что за мраки, а?
— Звук гита-а-ры и не-э-много луны-ы...
— Что еще нужно для серенады?.. Поцелуй меня.
— Пойдем сюда... здесь короче.
— Но там темно. Ничего не видно.
— Я вижу. Дай мне руку.
— И тут наконец этот бетонный дядя говорит из папахи: “Я научу вас ходить”. Полная шиза! А мы что, не умеем? И озирается на дорогу. Машина какая-то проехала, не остановилась. У Алика очки сейчас свалятся. Он попытался поправить их. Дядя дерг! И нет проблем, очки на асфальте. “Я научу вас уважать”. Ермак: “А мы разве не-э-э-э, почему вы решили...” Он уже вник: вляпался с нами в какую-то историю, может быть, связанную с нашей музыкой. Дядя сопит,
— Тебе грустно?
— Нет... Почему?
— Ты молчишь, не поешь больше...
— Посмотри, как блики луны играют в листве деревьев...
— Как красиво! Жаль, что так темно. А то бы я вырезала на дереве наши имена.
— Ну и что дальше? — спрашивает Охлопков.
Он вынужден прислушиваться к звукам фильма, чтобы вовремя открыть двери, включить свет.
— Что это за пурга? — недовольно спрашивает Вик, кивая в сторону зала. — Дай сигарету.
— Подожди, пусть все закончится.
— Как красиво! О да... все же и в этом мире есть справедливость. Человек страдает, проходит через такое... Но потом наступает для всех момент счастья. Ты стал моим ангелом. Ты замерз? Дорогой. Как глубоко! Посмотри. Хорошо было бы на лодке покататься.
— Ты умеешь плавать?
— Нет... Один раз, если бы меня не спасли, я бы... Меня столкнули... Что случилось?
— Да, — говорит Охлопков, — ну и что?
— Ничего. Алик с Ермаком попросили у него извинения. За то, что он поставил мне бланш. И мотал их как марионеток. Тут проехала еще одна машина. Он посмотрел, разжал крючья и пошел, сопя, покачивая плечами, словно сошел с палубы или только что спрыгнул с коня, дядя в папахе, будто у горца, закутанный в плащ со щитом и мечами. Исчез, как призрак.
— Замолчи! Замолчи! Что ты говоришь? Не кричи, сумасшедшая! Сумасшедшая! Замолчи!
— Сбрось меня вниз! Сбрось меня вниз! Хватит жить! Сбрось меня вниз! Убей меня! Убей меня!
— Ни фига себе обломы... И ты каждый вечер эту истерику слушаешь?
— Представь, каково киномеханику.
Из зала рыдания, вой. Потом все стихает.
— Удовлетворил ее?
— Нет, просто взял приданое и смылся... Сейчас приду.
Охлопков уходит в зал, в темноту, где в глубине сияет огромный прямоугольник экрана. Лес. Луна. Среди деревьев женская фигурка. Она выбирается, пошатываясь, из логова теней и бликов — на шоссе. Музыка. Обманутая, едва избегнувшая гибели женщина начинает петь и пританцовывать.
Охлопков открывает двери в холодные сумерки этой вялой весны, выпуская подавленных зрителей... Глаза женщин блестят. Мужчины хмурятся.