Новый Мир (№ 4 2007)
Шрифт:
Центральная тема этого номера “Фомы” — “Православная Япония”.
Виктор Теплицкий. Два рассказа. — “День и ночь”, Красноярск, 2006, № 9-10.
Первый — “Ванечка”, редкой сердечности и теплоты, самой своею милосердной музыкой встает в видимый и невидимый строй сочинений о “странных людях”, Божьих существах, убогих, но просветленно-честных, тех, “кого обижать нельзя”. Всякий раз, читая подобное, я думаю, что такое уже читал, затем мелькает мысль об астафьевской ли, чеховской интонации. Нет, очевидно, похожесть музыки и интонации в подобных случаях диктуется самим таким героем, его душевным родовым составом. В них что-то общее, ангельское всегда присутствует. Они всегда погибают почему-то или исчезают неведомо куда. И отчего-то с ними только так и может быть.
Алфред
Старинная книга этого харбинского писателя “Звезды Маньчжурии” (1934) в свое время вызвала в читающем русском Китае большой шум. “Рубеж” публикует завораживающие, мистико-романтические рассказы Хейдока, не вошедшие в то издание. Главный редактор альманаха встречался в 1990 году с 97-летним автором (прошедшим и лагеря, и жизнь в Казахстане, и отход от писательства) в городе Змеиногорске. Алфред Петрович так и остался автором одной книги, а душу свою навсегда вверил рериховскому учению Живой Этики (кстати, Н. Рерих и придумал название книги — “Звезды Маньчжурии”). В том же 1990-м Хейдока не стало.
Его рассказу “Сильнее судьбы” — о супружеской паре, сумевшей перебороть, как говорят, предначертанное, — думаю, отчаянно позавидовал бы и Джек Лондон. Жаль, что проза Хейдока недоступна центральному читателю и что у нечасто выходящего, фундаментального “Рубежа” до сих пор нет интернет-сайта, очень жаль.
Пользуясь случаем, скажу, что в текущем номере очень силен японский раздел: и поэзия, и проза. Тут и древнее, и современность. Усилия исследователей и переводчиков — А. Вялых, В. Зорина, И. Ющенко — стоят дорогого: глубина их эрудиции и легкость в обращении с “материалом” вызывает удивление и заслуживает отдельного разговора — наподобие того, какой повел критик Александр Лобычев в своем эссе “Зеленый вкус одиночества. О ритуалах, дзэн и самоубийстве”, формально посвященном роману нидерландского поэта и прозаика Сэйса Нотебоома “Ритуалы” (М., 2000).
Алексей Цветков. Сергею Гандлевскому. — “Воздух”, 2006, № 3.
Та или иная статья в постоянной рубрике “Объяснение в любви” — это абсолютная противоположность содержимому рубрики “Кто испортил воздух” (“Рейтинг профнепригодности”) в том же “журнале поэзии”, господа. Здесь — любят, там — презирают. Тут — подписанные, тщательно продуманные исследования (в данном случае интереснейшее, на мой взгляд, эссе А. Цветкова, на ранней стадии написания горячо обсуждавшееся в “Живом журнале”), а там — анонимные грубость и хамство (злые языки говорят, что их порождает чуть ли не сам Редактор издания, но это наветы, господа, все мы знаем Редактора “Воздуха” как человека из интеллигентной семьи, любителя и ценителя изысканной, высоколобой поэзии, никогда не опускающегося до подобных публичных проявлений; это кто-то хулиганит у него в редакции, но разве за всеми уследишь). Кстати, недавно один мой знакомый писатель, иногда заглядывающий в “Воздух”, заметил: “Подобные элитарные журналы должны быть обязательно, только вот очень уж неприятно читать у них в конце…” И все про ту же рубрику, в которой анонимный грубиян защищает — в этом же номере — того же А. Цветкова от А. Кушнера. Не знаю, советовал ли кто-нибудь редакции журнала отказаться от неприятной рубрики, но “как это сделать, однажды начав ее, ведь сочтут за слабость!” (замечание другого знакомого писателя). Но — “сериозно”, как писал тов. Маяковский в своей предсмертной записке, неужели Редактор никогда не задумывался, что уже в тоне своем эти анонимные тексты сами отлично подходят под название пресловутой рубрики? И понимает ли он, что девять из десяти читателей, взяв в руки его издание, первым делом открывают заключительные страницы — о кого там еще вытерли ноги энтузиасты профессиональных полемик? Что он банально искушает читателя специфическим щекотанием ноздрей?
…Вот и в следующем, 4-м номере анонимный грубиян обещает имя очередного пригвождаемого литератора никогда не упоминать более на страницах журнала, это, как я понимаю, своего рода приговор. Что ж, и мы, пожалуй, покамест нас вынуждают иметь дело с самим фактом существования Рубрики, обещаем — до полного ее исчезновения — не включать сие издание в наши обзоры. И руками при этом всплескивать не станем, хотя было же нам все-таки очень любопытно читать в 3-м номере подборку материалов, посвященных тому же А. Цветкову, рассуждения А. Скидана о женской поэзии, региональных стихотворцев, а в свежем, 4-м, ознакомиться с блоком текстов о любимом нами Борисе Херсонском (отличное интервью взяла у него Линор Горалик! ). И поверьте, решение
Иван Шепета. Фотограф бабочек. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2006, № 6 (868).
“<…> Город любимый не спит со мной, / Маясь своей непонятной мукой, / Сдвинутый молча на край земной / Спящей провинцией как супругой <…>”.
Иван Шепета молчал много лет — прошумев в начале 90-х несколькими подборками в центральных и дальневосточных изданиях. И вот — расписался, вышла книга (см. отклик на нее в “Книжной полке Василины Орловой” в “Новом мире”, 2007, № 2). По-моему, у него особый человеческий и поэтический дар: смесь мужской крепости-опыта и почти детского, чисто-наивного взгляда в мир — доверчивого и всегда удивленного его красками. Его “прямое высказывание” (там, где оно встречается) на зависть естественно и просто живет в стихе, без всякой натуги, без публицистики. Подборка в “Рубеже” названа по стихотворению, посвященному памяти детского писателя Владимира Тройнина, увлекавшегося фотографией. “Он, как ребенок, в бабочек влюблен, / Его восторг не догнала усталость — / Сто тысяч снимков!.. О, таких, как он, / В писательском союзе не осталось <…> Столетняя гражданская война / В его душе не истребила веру, / Он знал, что людям красота — нужна!.. / Нам остается следовать примеру”.
В 1-м номере (2007) “Дальнего Востока” также опубликована подборка И. Шепеты под названием “Сценарий жизни снова перечесть”, включающая и “забавные четверостишия” из цикла “Комплекс неполноценности”: “Я о тебе все время думаю, / Спать не могу и просто жить: / Каким поступком, текстом, суммою / Тебя к себе расположить?”
Марат Шериф. Стихи. — “День и ночь”, Красноярск, 2006, № 9-10.
Дебютная подборка поэта из Новосибирска — четыре легких, несолидных лирических этюда. Вот самое “конструктивное” из них, называется “Стихотворение о вороне, которая сидит на березе”: “Хочу в стихотворении / (Я подчеркну — не в прозе!) / Вам описать сидение / Вороны на Березе. / А чтобы вы мне верили, / Спешу определиться: / Береза — это дерево, / Ворона — это птица. / Сиденье — это действие / В знакомой с детства позе / (В контексте, соответственно, — / Вороны на Березе). / Для самых привередливых — / Еще определенье: / Все строки (плюс последняя) / И есть стихотворенье”.
Привет Николаю Глазкову и Валентину Берестову, как говорится. Андрею Усачеву, мне кажется, тоже бы понравилось.
100 лет со дня рождения Д. С. Лихачева. — “Наше наследие”, 2006, № 79-80 <http://www.nasledie-rus.ru>.
Две трети материалов этого сдвоенного номера связаны с личностью и работой академика Лихачева. Журнал открывается статьей С. М. Миронова, который кроме председательства в Совете Федерации РФ возглавляет редакционный совет “Нашего наследия” (кстати, в номере есть рассказ о мироновской личной страсти — собирании редких минералов; коллекция хранится в его рабочем кабинете).
Обзорно-мемуарная статья главного редактора журнала Владимира Енишерлова и воспоминания внучки академика Зинаиды Курбатовой — два ключевых здесь для меня текста, помогающих увидеть за юбилейным шумом “лихачевских дней” живые черты весьма не простого человека. Вот один штрих. “Человек всегда получает то, что заслуживает. Дедушка заслужил славу великого ученого, патриарха русской культуры, заступника за обездоленных. И вот вам хеппи-энд — недружная семья, распад которой особенно обозначился в последние годы его жизни” (З. Курбатова). “Мне кажется, что к концу жизни Дмитрий Сергеевич все более ощущал одиночество” (В. Енишерлов).
Вообще, зная доподлинно, что в юбилейные дни выступать публично со славословиями Лихачеву доводилось и таким людям, которые хорошо знали академика и внутренне осуждали его (за человеческие слабости, например, которые, очевидно, были, а перечислять их тут с чужих слов не хочется); кто дошел даже и до презрительных чувств по отношению к нему, но все же спел и свою скромную арию в юбилейном посмертном хоре; зная также, что не работавшим и не общавшимся с ним тесно сегодня почти не удается воспринимать его вне возвышенно-правдивого, но окостеневшего мифа, — ловишь себя на многих грустных мыслях.