Новый Мир (№ 4 2009)

Журнал Новый Мир

он будет дома, и в то же время он не настолько болен, чтобы с ним нельзя было вести соответствующих переговоров. А кстати, возьмете у него оттиск своей работы (здесь, видимо, опечатка — должно быть: «моей работы».— В. С.) , который, конечно, Вам сейчас будет очень полезен.

Я совсем плохо представляю себе, с какими денежными расходами будет связано Ваше участие в оформлении рукописи моей работы. Эту сторону во­­проса необходимо будет выяснить до конца без недомолвок; я уже говорил Вам, что в некоторой части (50 руб.) я могу взять на себя, а сейчас брат говорит мне, что и он с охотой готов пойти навстречу этому делу. Пишите подробно всё, что Вам будет надобно, а я лично

держусь того мнения, что было бы доброе желание, а там всегда можно устроиться».

Но с добрыми пожеланиями в тот момент не все складывалось лучшим образом. Машинистка, к которой Бундель направил меня и которой я передал рукопись с продиктованными воспоминаниями, не смогла (или не захотела) разбираться с моими каракулями. Я получил из Горького открытку, написанную рукой Т. Е. Калининой, с таким текстом, подписанным Сергеем Сергеевичем:

ГОРЬКИЙ

11 декабря 1958 года.

Дорогой Валерий Николаевич!

Недавно получил письмо от А. А. Бунделя, в котором тот извещает, что машинистка отказывается перепечатывать рукопись «Мои воспоминания». Она заявляет, что прежде, чем перепечатывать, рукопись необходимо отредактировать и перебелить. Я думаю, что она права. Сам я слеп, а наваливать эту лишнюю ( подчеркнуто в оригинале. — В. С. ) нагрузку Вам на плечи я считаю с моей стороны чистейшим безобразием. И я предлагаю так: перевяжите веревочкой папку с рукописью, и пускай она пока хранится до лучших времен либо у Вас, либо у меня, а там, может быть, и блеснет какой-либо просвет. Во всяком случае, дорогой Валерий Николаевич, не огорчайте меня и делайте то, о чем мы с Вами говорили на прощание, и не тратьте времени и сил на посторонние дела. Шлю привет Вашим и моим друзьям-студентам.

С. Четвериков.

Подписано рукой Сергея Сергеевича.

Конечно, я не стал откладывать ничего в дальний ящик, засел за работу, просмотрел заново рукопись, подправил некоторые неясные слова, и другая машинистка смогла перепечатать рукопись.

Перед самым 1959-м Новым годом я получил новогоднюю открытку от обоих братьев:

С НОВЫМ ГОДОМ!

Дорогой Валерий Николаевич.

Шлём Вам оба новогодние приветы и поздравления, а вместе с ними и наши наилучшие пожелания на 1959 год!

Вы давно молчите, и мы не знаем, как складывается Ваша жизнь и как идут дела. Устроилась ли как-нибудь сносно Ваша личная жизнь? И хватает ли Вам времени на все Ваши разнообразные занятия? — Крепко жмем Вам дружескую руку!

С. Четвериков и Николай Четвериков (тож).

Собственноручные подписи обоих братьев; Сергей Сергеевич подчеркнул свою подпись сплошной чертой, как он это обычно делал.

Через несколько дней я приехал к маме в Горький и в первый же день приезда был, конечно, у Сергея Сергеевича. Я привез с собой перепечатанную рукопись и вручил первый экземпляр машинописи ему, чему он был несказанно рад. А мне тем временем пришла в голову новая идея: хотелось каким-то праздничным событием отметить рождение новой работы Сергея Сергеевича (пусть и пока в количестве четырех экземпляров, но я был уверен, что рано или поздно его важные воспоминания прочтут и многие другие люди).

Я решил устроить чтение вслух воспоминаний, и он с радостью с этим согласился. В его квартире 6 января 1959 года наступил торжественный вечер.

Я пригласил доцента ГГУ П.А.Суворова, Николай Сергеевич — доцента мединститута Т.Е.Калинину и аспиранта-биофизика Горьковского университета Н.Н.Солина, пришли также мои друзья — студенты горьковских вузов В.А.Брусин (математик, тогда студент ГГУ, позже профессор и заведующий кафедрой), И.А.Чечилова и В.Шевцова (обе из Горьковского мединститута). Сергей Сергеевич, взволнованный и будто светящийся изнутри, встал с кровати

и сел в вольтеровское кресло с высокой спинкой, стоявшее в его комнате у стены рядом с дверью. Николай Сергеевич приготовил всем чай, я поставил рядом с собой настольную лампу с зеленым абажуром и начал читать. Не скрою, я очень волновался в тот вечер. Я ловил себя на том, что в наиболее трогавших меня местах голос мой дрожал. Это был действительно исключительный в жизни вечер, навсегда врезавшийся в память.

В первый вечер я читал, наверное, около часа, а потом заметил, что и для Сергея Сергеевича эта торжественная встреча с прошлым оказалась очень волнительной. Поняв, что я дошел лишь до середины текста, я предложил прерваться на сегодня и собраться снова завтра в то же время, чтобы завершить без спешки чтение. Эти два вечера наверняка надолго запомнились всем присутствовавшим.

 

Роль отца и семьи в формировании взглядов

С. С. Четверикова

Многие годы, когда я вспоминал наши встречи с Сергеем Сергеевичем, я размышлял о том, какие факторы могли повлиять на формирование его взглядов, как он стал таким глубоко и самобытно мыслящим ученым, оказавшим большое воздействие на биологию. Могло показаться, что многое произошло в его судьбе спонтанно. И вдруг неожиданно, спустя почти полвека после наших встреч, я познакомился с книгой отца Четверикова — Сергея Ивановича, изданной в эмиграции и недавно перепечатанной в России [5] . Из ее чтения я понял, что получил ответы на многие непонятные вопросы. Мне представляется важным поделиться этими сведениями, так как они помогают понять генезис взглядов и устремлений С. С. Четверикова.

Отец Сергея Сергеевича — Сергей Иванович — стал буквально легендарной личностью в истории России. В детстве и отрочестве он отдавал все силы музыкальному образованию и игре на фортепиано, добившись больших успехов в этом, пытался сочинять музыку и не помышлял о занятиях бизнесом. Но когда в 1871 году скончался отец, владелец знаменитой Городищенской суконной фабрики (в советское время — фабрика имени Свердлова Щелковского района Московской области), он в двадцать один год взял в свои руки управление этим огромным предприятием и блестяще с ним справился. Он не просто расширил производство, доведя число работающих на фабрике до 730 человек в 1890году, не только разнообразил ассортимент тканей до едва ли не наивысшей в Европе отметки — более двух тысяч рисунков тканей — и перенес в Россию новые технологические линии. Попутно он занялся мериносным овцеводством и преуспел в этом. Эта сторона его деятельности была особенно показательной.

В течение десятилетий российская промышленность по изготовлению высококачественного сукна зависела от ввоза шерсти овец-мериносов из-за рубежа (лучшей считалась австралийская шерсть). Затем российскими промышленниками было инициировано тонкорунное овцеводство на Северном Кавказе, и главными зачинщиками и управляющими этим делом были члены семьи Алексеевых, которым принадлежала крупнейшая Даниловская камвольная прядильня, снабжавшая сырьем для производства сукна всю Россию. Они же содержали на Кавказе стадо тонкорунных мериносовых овец в почти 60тысяч голов.

Но славились Алексеевы не только умением вести бизнес. Члены этого семейства были высокообразованны, связаны дружбой с интеллектуалами в Европе, дети говорили на трех главных европейских языках, музицировали, играли домашние спектакли. Один из членов семьи — Константин Сергеевич Алексеев — основал новую театральную труппу в Москве, культивировал в ней демократические (сегодня сказали бы — либеральные) порядки и старался увести игру актеров своей труппы от холодного лицедейства и манерничанья к правде жизни, к воплощению на сцене реальности. Он стал известен всему миру по своему сценическому псевдониму — Константин Станиславский.