Новый Мир (№ 4 2011)
Шрифт:
— Это мы, дорогой Буль-буль, — свет жизни. Сейчас, как только мы уйдем, у вас сразу станет темно. Заметь! Заруби себе на носу! Как только такие, как мы, уходят, у вас тьма!
— И какая тьма! Самих себя не сыщете!
— Вы, художники, говно! Вы только и способны бодаться меж собой! сшибаться лбами! и с воплями натыкаться в накликанной тьме на эти геморройные стулья!
— Ну что? Забираем их баб?
Ольга: —
— Девочки!.. Собирайтесь!.. Поедем!
— Ух, погуляем!
— Ах, как погуляем!..
Инна: — Убери лапы!.. Никто с вами никуда не поедет. Мы уходим. Мы хотим отдохнуть. Хотим спать!
Смишный указывает на вяло уходящего Артема — на его сутулую спину. На обмякшие плечи, на поникшую голову оступившегося депутата Московской думы.
— Спать?.. Неужели с ним?.. О!.. Это будет интересно!
Команда Босса (всего лишь одна из подсобных, ручных его команд) хохочет и озорничает. Их распирает сытая радость обновленной жизни. Весело, счастливо безобразничают. Недогуляли, это ясно!
И ничуть не из голода, а из баловства и бахвальства, команда на прощанье расхватывает с большого, серьезного стола бутылки и прячет по карманам, по сумкам!
Ольга, уходя, кричит им: — Соберите, соберите всё. Босота!
Инна уходит вслед за сестрой и в крик тоже яростно подсказывает:
— Братки!.. Пробкой, пробкой заткните, а то расплещете вдоль по улице.
“Свои” только похохатывают: — И заберем. И заткнем.
С Артемом, как и был, рядом Коля. Юнец то ли сопровождает, то ли виновато тащится за Артемом вслед. Оба еле бредут.
— Это я в-виноват… Я н-нечаянно… Расхвастался п-памятью. Хотелось чем-то п-похвастать. По памяти у меня трояк с плюсом… Я это… Я это зря. Артем К-к-константинович… Д-дошло до меня. П-простите.
Артем на минуту ухода сколько-то вернул, обрел лицо. И посочувствовал расстроенному мальчишке.
С юморком его успокаивает: — А ты горевал, Коля, что не умеешь стрелять с завязанными глазами. И что на шорох в кустах стрелять не умеешь...
— В-вы ш-шутите.
— А оказалось, друг мой, — прямо в десятку. Попал с первой пули… Напрасно они тебя выгнали.
— Я о-очень в-в-виноват.
Артем усмехнулся:
— Что и говорить, Коля!.. Виноват... Но пиджак-то поинтересней я выбирал себе сам. Покрасивше выбирал. Яркий… А в яркий легче целить... Даже с завязанными...
И
5
В тихой К-студии — вот где и когда у него заболело. Прощанье с Ольгой (не поглядывая, как бьется в своем кругу большая стрелка) — да и расцвеченный на стенах Кандинский неприятно утомляет.
Артем сидит, откинулся на стуле. Вот ведь понурое жизнелюбие!.. Надо не горбиться, досиживая последнее время. Но как же медленны эти предотъездные, топчущиеся на месте минуты!
Провинция уже его ждет. Жирные воронежские черноземы… Родные места… Ивы… Седенькая мама… Это ему неудобно, ей все удобно. Она устроит его, взрослого мужика, учительствовать — уже нашла в школе место. Старшие классы, конечно. С возвращением, сынок!.. Только не болей!
— Уезжаю, — повторяет с слабым, нищенским нажимом Артем.
А Ольга ни слова.
— Как ни банально это звучит, я хочу, Оля, покончить с Москвой и с моим незадавшимся политиканством… Ты слышишь?.. Припасть к провинции — к этой прославленной, омертвело скучной живой земле. Хочу в черноземы. И зализывать там раны. Как ни банально это звучит…
Он еще раз откинулся на стуле:
— Я, Оля, оценил, что ты не гонишь меня… Ты хочешь, чтобы я ушел сам. Чтобы достойно. Чтобы красиво.
Ждет хоть каких-то ее слов.
— Ты даже проводить меня пойдешь, угадал?.. Да и почему бы тебе не бросить последний взгляд на экс-политика, на интеллектуала, который, как вдруг открылось, какой ужас!.. тайком побежал в ГБ… Поторопился осведомить гэбистов о Выставке. О проблемах современных художников.
— Твои бумаги. Нашла их… Соберу чемодан.
— Я пришел сюда с рюкзаком.
— И рюкзак найду.
Артем пытается заглянуть ей в бесслезные глаза. Ольга отворачивается.
— Ольга… Хочу тебе сказать… Я, конечно, виноват, но виновато и…
Это расхожее оправдание. И ничего лучше?.. Какие они скоропортящиеся, эти последние его минуты!
Артем мучительно кривит лицо.
— …В повсеместном нашем стукачестве, Оля, винова…
Ольга опережает его. Протянув руку, женщина касается пальцами его губ — не надо, Артем, слов.