Новый Мир (№ 5 2007)
Шрифт:
Приступы отчаяния заканчиваются либо сами собой, либо при чтении религиозных текстов, например “Канон молебный ко Пресвятой Богородице”. Монотонная, плохо понимаемая кириллица заставляет уйти в сторону, спрятаться. Да и никто, собственно, не отменял чудодейственности православных молитв.
Этот выплеск ужаса приводит к заводу какого-то механизма сопротивления. Я пытаюсь делать физические упражнения. Даже купил пятикилограммовые гантели. Отжимаюсь от пола, приседаю, делаю корявые растяжки, что мне категорически запрещено. Да мало ли что мне запрещено… Эти спортивные судороги заканчиваются ухудшением самочувствия, усилением болей, появлением дикой слабости.
Я сразу понял, что люди в моем состоянии — слабые, капризные, невменяемые подчас, бесполезные для любого рода деятельности — это обуза. Обуза для всех: семьи, бывших знакомых, оставшихся поблизости друзьей. Тяжело и фатально больные, они не в состоянии даже делать работу по дому: сегодня попытался пыль протереть с горизонтальных поверхностей — свалился. Писание или писательские судороги тоже никому не нужны. Так, развлекают прохожих на сайте. Короче, круг замкнулся. Надо искать возможность уйти. А как? Куда? Суицид в расчет не берется — дерьмо это. В больницу спрятаться не получится, онкобольные никому не нужны — портят статистику. К маме переехать — ее мучить. И так уже бьется из последних сил. Не знаю. Надо просто замолчать, исчезнуть из поля зрения, из сознания окружающих людей, которых ты убиваешь своим несчастьем. Для этого есть телевизор, компьютер, дальние комнаты, молчание, угол во дворе за густым деревом. Зимой, правда, тяжело будет делать это. Зимой люди стремятся ближе друг к другу, как птицы, чтобы не умереть от холода и голода. Но до зимы еще дожить надо… Надо уйти. Ресурс сострадания исчерпан. Говорят, что он неисчерпаем, — врут. Кончается все. Кончается жалость. Кончается сострадание. Кончается любовь. Кончается жизнь. Надо уйти.
Джип
Даже в лучшие, в финансовом смысле, времена я смотрел на эти суперигрушки как на нечто недоступное, дорогое и ненужное. Я говорю о машинках в “Детском мире”, которые стоят под двести долларов. Цветные, большеколесные, с настоящей подвеской и радиоуправляемым рулем. Купить хотелось, конечно. Сильно. Сказывалась недоигранность с настоящими игрушками в коммунистическом “всегда”. Но я не покупал. Все откладывал на потом. Дорого и не нужно. Да и смешно.
В урологической больнице, где я провалялся два месяца и, усилиями врачей, чуть не сдох, жене сказали, что я не протяну до Нового года. Протянул, блин. Другие, более профессиональные (совестливые) врачи вытащили меня, полуживого. Как-то залепили. Что-то сделали правильно. И я выписался сразу после праздников. Еле живой, конечно. С очумевшей башкой, обессиленный, но живой.
Уже тогда был ясен мой основной диагноз. Но он как-то не воспринимался отчетливо. Так, некий очередной страх. И фиг с ним.
Шестнадцатого января у меня должен был наступить день рождения. Жена, измученная, почти изможденная, но не потерявшая силы жизни, спросила меня о подарке. И тут я вспомнил про игрушечный джип. На огромных колесах, с полным приводом, радиоуправляемый. И не на каких-то там батарейках, а на мощном аккумуляторе.
Я и
Понятно, что это было пародией на прошлую жизнь, когда покупки больших автомобилей не сопрягались с какими-то видимыми трудностями. Так, само собой происходило.
А здесь было другое. Просто я понял, что могу не успеть. Не успеть лениво выбрать красивую игрушку для сорокалетнего дяди, который не наигрался ими в детстве (их просто не было тогда). Погонять ее по дому, по саду, давя тещины цветы и помидоры всякие. А еще лучше, напившись пива, до одурения заставлять пластмассового монстра одолевать бордюры и завалы строительного мусора во дворе. Во, кайф.
Жена назначила день покупки, поехали. Двести долларов уже были тяжелее, чем обычно. Потом я выяснил, что денег не было вовсе. Жена как-то заняла-перезаняла, и нужная сумма оказалась в кармане.
Чувствовал я себя плохо. То есть вообще херово. Слабость — еле ходил. Тем не менее приехали в магазин. На последних ресурсах воли я прямо, не западая, как больная собака, на раненый бок, добрался до нужного отдела. Но там уселся без сил прямо на парапет с этими игрушками. Молоденькая продавщица промолчала. И не то видела.
Выбрал я самую дорогую модель. Огромную и красивую. Порулил в отделе продаж.
Запаковали. Коробка была как из-под телевизора. Я обхватил ее руками и прямиком отправился в машину. Идти было метров триста, но и эти расстояния не для меня.
Я шел с огромным цветным ящиком в руках. Было холодно и скользко. Я захныкал, а потом заплакал. От бессилия и нелепости происходящего. Умирающий взрослый мальчик тащит домой свою последнюю мечту. Одышка задушила слезы.
Дома я распаковал подарок, кое-как разобрался в инструкции. Зарядил за ночь аккумулятор.
Катал я джип по дому два часа. Потом отдал пульт управления дочери. И больше не брался за него. А она загрузила кабину всякими бегемотами-жирафами и рулила, пока аккумулятор не умер. С тех пор никто джипом не занимался. Он простоял в гостиной неделю. Потом был засунут обратно в коробку, чтоб на мешать. Его правое боковое зеркальце было отколото.
Узловая станция
Если можешь что-то писать, значит, это не последняя степень отчаяния. А какая она — последняя степень? Кто-то знает. Может быть, и я знаю, но еще не успел почувствовать, рассмотреть вблизи.
Почему за нами никто не следил? Впрочем, за тринадцатилетними пацанами трудно уследить. Да и объяснение простое: отцы в части или на полетах, матери на работе в той же части или в городе. А рядом узловая железнодорожная станция. Погибнуть можно и на одноколейке, а тут десятки переплетений упругого, усталого железнодорожного металла, автоматические стрелки, фонари, столбы, указатели всякие. Никакого ограждения. И никого из взрослых.
Мы плющили на рельсах монеты и гвозди, катались на подножках, пролазили под медленно набирающими скорость вагонами. Никто не погиб. Никто не покалечился.
Гибли взрослые. Падали и горели курсанты в своих “Л-29”. Умирали, отравившись спиртом, офицеры или прапорщики. Солдат, убегавших в самоволку, резали колеса товарняков. Падали с нераскрытыми парашютами инструкторы или их подопечные. Одному дядьке в пыль разбило полголовы — сунулся под работающие винты “Ан-24”. Молодой офицер свалился с пятого этажа, когда лез по водосточной трубе к любовнице. Ха… любовница в военном городке на три пятиэтажки…