Новый Мир (№ 5 2011)
Шрифт:
вроде дурью дурь — и ну ты даешь,
вроде речь и та и ина.
Вдруг дичает родной с младенства словарь,
вдруг напев, хоть не слышно лир.
Потому как язык не царство, а царь,
римский Август, чья мыза — мир.
Потому как слов гангренозную связь
грубо синтаксисом прошил —
и
И, как бог, он ожил. Ожил.
За
Что попадалось на глаза:
сирени мусор, зернь сирени
при мачт и жерл садовом крене
в шторм, по секстану к ПИ – арене
пруда — хотя и ни аза
не смысля, я был только за.
Не мне, зеваке, что , а тем,
в чьем сердце пламя, в зренье влага,
не различавшим зла и блага
ни сокровенного, ни нага
и не сбивавшим время в крем,
как я, слабак: давлюсь и ем.
Мне попадались жизнь и смерть,
и чудо, и подделка чуда,
всего с добром, добро без худа,
и люди — врозь и дробью люда,
и тракт со стрелкой на Сысерть-
курорт, в Сибирь, в Боярь-и-Смердь.
Был неразборчив, все берег:
бессрочный пропуск, жалкий юмор
евреев, лица тех, кто умер,
родство и с унтерменш и с юбер.
Сирень кивала. Ветерок,
как рок, к ней льнул. Все было рок.
Его я на себе ношу,
как метку зрелища, что выжег,
когда из тьмы утробы вышел
и, захлебнувшись светом, выжил.
Как родинку. Как малышу
нянь утешенья и шу-шу.
Что даром, без труда, что в дар,
еще б не за! Но ведь не за же,
что выдох-вдох — и нет. Что кражи
в спектакле тень и столько лажи.
Что сам театр — воздушный шар.
В морщинах.
Зрачок, прощай — привет, слеза!
Ты линза, лезвие, ты что-то
с бельмом пруда и садом флота.
Глазного дна слепое фото.
Зонд бытия. И то, что за :
невидимого образа.
* *
*
Сотня стихотворений, выписанных как пример,
к ним сотен семь отрывков по строчке-две пояснений,
вот и весь фокус с книгой, ее натянутый нерв —
и поясной на обложке, с пером, как дротиком, гений.
Не устоять против одури выдернутых цитат,
флейт их, под чей ноктюрн извиваюсь коброй,
с языком во хмелю — проспав под кустом в цветах,
с тремоло гласных рассветных, с писанной ими торбой.
Разве поэзия слов не гуща садов? Не корней
давка? Не листьев и крылышек шелест горячий?
Разве не метр — иволг и волн прибрежный хорей?
Бунты подолов и ног? Клятвенный график безбрачий?
Пусть весь и опус — филолога жадный бубнеж,
выкладки чувства из сколотых рифмой секретов,
выводы судеб из спину сутулящих нош —
лишь бы пригубливать нам алкоголи поэтов!
Будь безответно влюблен, пышногруд, златокудр
этот филолог, будь женщиной в кружеве связей,
тычь в алфавит он пуховкой, как в коробы пудр,
лезь в словари, как мизинчиком в баночки мазей,
ври, выдавай он убожество за колдовство —
в свет не зазорно мещаночке выйти, как даме,
только бы сотня сошлась эта в книге его,
только бы теми губу щекотнуть семьюстами.
* *
*
Сложился взгляд, сложился слух,
и переучиваться некогда.
Надежда вся на шалый дух,