Новый Мир. № 10, 2000
Шрифт:
Благостное состояние. В зажигалке кончился бензин. Я сказал: «Спасибо!» — и выкинул ее.
Я точно знал, что этот человек будет в аду. Но я так же точно знал, что он и там сделает карьеру.
Хороший аппетит в молодости — праздник молодости. Хороший аппетит в старости — праздник маразма.
Я был уверен, что этот человек вор. Но позже выяснилось, что он скупщик краденого. Я ошибался, но согласитесь: была некоторая близость попадания.
Стою в сберкассе в очереди. Вдруг входит худая, бледная женщина в черном. Спрашивает:
— Можно посмертные деньги получить?
Я
Пахарь приближает Землю к небу на двадцать — тридцать сантиметров. Надо пахать. Только пахарь спасется.
Одинокий мыслитель — звучит естественно. Одинокий дурак — неестественно. Ясно, кто победит.
Проповедовать обезьяне стать человеком можно двумя способами. Можно влезть на дерево и, устроившись на ветке рядом с обезьяной, начать проповедь, правда рискуя, что она тебя сбросит с дерева.
Можно, повысив голос, проповедовать стоя у подножия дерева, правда рискуя, что обезьяна какнет тебе на голову. Конечно, можно прикрыть голову зонтом, но практика показала, что это снижает пафос проповеди.
Вера в Бога — вершина материализма в том смысле, что это лучший способ обустроить материальную жизнь на земле. Андрей Белый уже при советской власти шутил: победа материализма привела к исчезновению материи, то есть продуктов.
Один находчивый христианин возненавидел самого себя, чтобы любить врага, как самого себя.
Говоря серьезно, любить врага, как самого себя, психологически невозможно. Если бы мы могли любить врага, как самого себя, у нас и не было бы врагов.
Ничего похожего я в жизни никогда не видел. Сам я никогда не мстил врагам, но отвращение или презрение не мог одолеть.
И только у Льва Толстого есть нечто подобное. Сцена из «Анны Карениной». Каренин приезжает к Анне, думая, что она умирает. Так говорят и врачи. Она в бреду. Он застает в комнате Анны Вронского, который отнял ее у него и опозорил на весь Петербург. Но горе Вронского так же велико, как и горе Каренина. И мы явно чувствуем, что Каренин, по крайней мере сейчас, все простил Вронскому. Их сближает неимоверность общего горя. Сцена написана с грандиозным вдохновением. Гибель той, которую они любили гораздо больше себя, соединяет их. Только Вронский может понять горе Каренина, и только Каренин может понять горе Вронского. Но разве это имел в виду Христос? Скорей всего слова Христа — метафора смягчения нравов.
Редактриса телевидения, провожая меня к выходу из телецентра, вдруг сказала: «Я всю жизнь воспитывалась на ваших рассказах… И вот меня гонят с работы…»
Я смутился и от растерянности ничего ей не ответил… Ну, предположим, наши горестные труды увенчаются успехом и некоторое количество людей станет честными. Но где мы их трудоустроим, вы подумали?
Разврат — месть тела за неспособность любить.
Легко представить, что мировая культура воспитывает какое-то количество людей и делает их достаточно нравственными и законопослушными. Но какое количество? Этого никто не знает. Зато мы догадываемся, что новые поколения (новые дикари) хоть частично окультуриваются, однако большая их часть пополняет ряды неокультуренных людей. И тут математически ясно, что человечество постепенно дичает, но огромные технические достижения маскируют одичание душ. Более того, эти одичавшие люди создают свою дикую масскультуру, которая угодна одичавшим людям и еще больше способствует их одичанию. Гуманистическая культура должна возглавить цивилизацию, а не техническое развитие, как это происходит сейчас, когда само техническое развитие подчинено военным заказам и примитивным требованиям рынка развлечений. Все правительства мира должны найти в себе силу благородства
— Человек — это звучит гордо! Человек — это звучит гордо! Человек — это звучит гордо!
— Человек, ты в самом деле звучишь гордо?
— Не знаю. Хозяин так сказал.
Прохаживаюсь по двору дачи. Внук гоняет на велосипедике. Видимо, удивлен моей долгой бесцельной прогулкой.
Останавливается в двух шагах от меня. Подражая мне, делает мрачную мордочку и, закладывая руки за спину, спрашивает:
— Дедушка, почему ты так гуляешь?
— Я обдумываю что-то.
— Ты Фазиль Абдумович?
Вбегает ко мне в кабинет и, шлепая кулачком в грудь, спрашивает:
— Дедушка, с какой стороны душа?
Входит ко мне в кабинет. Тычет рукой в машинку:
— Это что?
— Машинка. Я на ней пишу.
Тычет рукой в электробритву:
— Это что?
— Это бритва. Я ею бреюсь.
Тычет рукой в электрообогреватель:
— Это что?
— Печка, — говорю я для простоты.
— Нет, — поправляет он меня, — это электрокамин.
Печку он, конечно, никогда не видел.
Уезжаем с дачи в город. Остановились возле бензоколонки. Рядом продавщица сладостей. Внук говорит:
— Дедушка, дай десять люблей, я куплю конфеты.
Именно — люблей. Я тоже в детстве испытывал мистическую любовь к деньгам. В школьные годы азартно играл на деньги. К шестнадцати годам любовь к деньгам незаметно испарилась. Любовь к поэзии все перекрыла. Дремучее, все возрастающее равнодушие ко всему, что не содержит в себе частицу поэзии. А то, что содержит в себе поэзию, за деньги не купишь.
Еще в советские времена я летел в Европу с делегацией писателей. Со мной рядом оказался писатель, который в свое время написал подлую статью против Пастернака.
Когда самолет начал выруливать на взлетную полосу, он, воровато взглянув в сторону начальства, сказал вполголоса: «Господи, помоги!»
Он это сказал с таким расчетом, чтобы начальство его случайно не услышало, но Бог услышал благодаря своему обостренному слуху. Он явно просил у Бога, чтобы самолет не грохнулся, напоминая ему, что в самолете свой человек, то есть он. Я знал, что он подлец. Он знал, что он подлец, более того, он знал, что я знаю, что он подлец. Получалось, один Бог не знает о его подлости, но при этом почему-то зорко следит за его благополучием.
Слово «война» по-русски и на всех европейских языках, отвлекая от сущности войны, смещает наше сознание к ее конечной цели: защищать или отнимать какие-то земли. По-абхазски война обозначается с первобытной откровенностью. Война по-абхазски — «взаимоубийство».
Когда я жил в Абхазии, каждый снятый партийный работник старался сблизиться со мной, проникался ко мне лирическим чувством, смутно давая знать, что мы думаем одинаково, и поэтому его сняли.
История выбирает тупых, заставляя этим мыслящих лучше понимать истинное состояние человечества.