Новый мир. № 4, 2004

Журнал Новый Мир

* * *

Наши дни сократились. Усохли и оскудели. Словно в школьном актовом зале — торжественный запах пыли И знамена, тяжелые от позумента и канители. Это время не стоит доброго слова, но мы в нем жили. Просто выцвели все тетради. Но в каждом знаке и в каждом пробеле Полагался смысл, а заботились только о стиле. Ничего не решают годы, тем более месяцы или недели. Измениться уже не удастся, да и не стоит усилий. Комментарии к нашей жизни мельче петита и нонпарели. Все слова остались на сцене. На деревянном настиле. Только мигает свет и сквозняк задувает в щели. А за окном сигналят чужие автомобили.

* * *

На

экране заставка Windows в виде трубопровода Напоминает о навсегда ушедшей эпохе, Измерявшейся киловаттами, миллионами тонн чугуна и стали. Паром дышало железо, содрогаясь при каждом вздохе, Дымили кирпичные трубы, покорялась прорабам природа, Рельсы звенели, и города на пустырях вырастали. Впрочем, нам уже не досталось ни этого дыма, ни этих строек. Но вспоминаю подвал, где из стены торчали какие-то скобы И проходила труба отопления, окутанная стекловатой. И почему-то хватало на всех черно-белой злобы Зимнего дня, и был особенно стоек Запах спиртного и сырости, крепленый и кисловатый. Студия или скорее, кажется, мастерская. Выпито это вино, не осталось даже похмелья. И до конца сохранились лишь кое-какие привычки, скажем, Тяга к огню и железу, преклонение перед целью, Надежда на перемены и, подробности опуская, Вера в прогресс и любовь к индустриальным пейзажам.

* * *

Как вспомнишь лыжное Токсово, холод охватывает опять, Запах печного дыма, непривычного, как всегда, Тоска по слову, когда нечего, в общем-то, и сказать, Приметы прошлого века, узнаваемые без труда, Все многочисленные оттепели и холода, Рассыпающаяся бумага и неотчетливая печать. Почему-то снежные яблоки теряют запах и вкус. Мандаринной коркой стали любые праздники. И потом Все равно не избавиться ни от одной из обуз, Обступающих жизнь и заполняющих дом. Лишь холсты в Эрмитаже лоснятся фламандским льдом И на Зимней канавке биты тройка, семерка, туз.

Обухово

Любой отдельный предмет и любое Одушевленное существо Теряет свою единственность, Перемещаясь в пространстве. Но кроме одиночества В дороге нет ничего. И кроме бессилия и упрямства Нет ничего в постоянстве. Еще мерцает гнилая ночь Огнями грузовиков, Еще дрожит живое железо И дышит морозным паром. Перед тобой — лишь гаражный замок, Тяжелый ржавый засов, Стальная дверь никуда, Нечувствительная к ударам. И так в этой жизни душно и сыро, Холодно и темно. И так очевидно, что ждать другой Нет никаких оснований, Что вся полоса отчуждения, все Дорожное полотно — Лишь узкий мост через пропасть Значений, имен и названий…

* * *

Ничего не знаю о вечности. Но как отвратителен этот снег, Вся эта оттепель, ветер, соленая грязь, Пузырьки из-под настойки боярышника у аптек, Экран, духота семинара, и голоса коллег, И мысли о том, что жизнь, пожалуй, не удалась. Любые явления пенятся и быстро сходят на нет, Как пиво в пластиковом стакане (в стекляшке, рядом с метро). Какая-то сущность горчит, мигает какой-то свет. Случайный вечер засунут в какой-то прозрачный пакет, А смысл словно выброшен в мусорное ведро. Прогулку не нужно описывать, да и вряд ли нужно гулять Под мокрым снегом, по скользкой тропинке, пересекающей двор. Вообще бывает иначе, в частности — переписывается опять Конспект декабря в очередную ученическую тетрадь, И все ошибки при этом воспроизводятся до сих пор.

* * *

Сухость

гортани, саднящая тяжесть любых изменений, Действие, за которым следишь, дыхание затая, Все остальное оставляет лишь след невысказанных сомнений. Так и переживаешь день, летний, прохладный, скорее осенний, Беспричинность и пустоту наличного бытия. Кварцевые часы, не требующие завода, Гонят по кругу все те же стрелки. Но выцвел давно циферблат. Время обозначает только забота, Гудение ос, переживание перехода Из неуверенности в боязнь. И беспричинной тревогой объят Безличный воздух, насыщенный сухими частицами пыли. Мелко дрожит паутина на слегка раскачивающихся кустах. Словно все подчиняется какой-то недоброй и безымянной силе Или же все настолько случайно, что все о тебе забыли, Как в детстве. И каждая тень вызывает страх…

* * *

На снегу обозначен след разобранной загородки, И брошены в кучу остатки нераспроданных елок. С морозов год начинается, и, если верить сводке Погоды, — лишь холод вечен, во всяком случае, долог. От праздника остаются сморщенные ошметки Серпантина. И ветер жалит, как стеклянный осколок. А выход к высшему смыслу или иной развязке Не нужен и невозможен, лишь ближе к полудню примерно Молочная белизна заменит любые краски. Судьба, как известно, загадочна, слава недостоверна. Бесспорны только вагоны, раздерганные от непрерывной тряски, Платформы, на запасных путях ржавеющая цистерна.

* * *

Недоверие вызывает любой незнакомый предмет, Потому что все должно находиться на одних и тех же местах, Несмотря на то что время по встречной бежит полосе, И боишься столкнуться с ним, потому что в природе нет Ничего прекрасного, лишь беспорядок и вечный страх Потеряться, отстать, оказаться вдруг не таким, как все. И находишь радость лишь в звуковой оболочке слов, Без которой бессилен разум и жизнь была бы совсем Неотличима от смерти. Вливаясь в общий поток, Первоначальный смысл никогда не бывает готов К самораскрытию в рамках примеров или каких-то систем. Но любой отчетливый звук по определению одинок.

* * *

По ночам непонятные звуки пронизывают весь дом: То ли урчит холодильник, то ли скрежещет электродрель. Если проснешься, то засыпаешь медленно и с трудом. Теряется счет часов, порядок дней и недель. А если слякотным утром зазвенит, как всегда, телефон — Не знаешь, что и ответить, тем более — что сказать. Кажется, все еще длится прерывистый и тяжелый сон И все повторяется и пропадает опять и опять. Только по-прежнему чернеют оттаявшие кусты. Короткий день остается случайным, неделимым, простым. С каждым годом все непонятнее жизнь, да и ты Все меньше и меньше в ней закономерен и необходим.

* * *

Приходится если не полюбить, то по крайней мере Примириться (поскольку любить вообще ничего не надо) С этой рассеянной влагой, ждущей электрического разряда, Чтобы пролиться и превратить в непролазную слякоть Пыльную землю. (Здесь, в лесной ойкумене, в речной болотистой сфере, Дождь имеет право идти, но совсем не обязан плакать.) Смысл ржавеет, словно некрашеная проволочная ограда. И, как всегда, ненавистна безвольная, немощеная мякоть. Если перед тобой закрывают двери — Не стоит стучаться. Да и жалеть о мнимой потере Не обязательно. Скорее кончит окать по-новгородски и по-московски акать Глагол отдаленного грома, чем прольется покой и отрада. Так что отчетливость ожидания (почти равнозначная вере) Зависит от точки зрения или от силы взгляда.