Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая
Шрифт:
— Это ложь! — слышал я крик, рвущийся у себя из груди
«Ты всего лишь искусственный генетический материал», — это был ледяной, бесстрастный голос доктора Брауна. — «Ты никогда не принадлежал себе. Ты вообще не должен был родиться. Ты — не человек, триста двадцать четвертый…».
— Димитрис! — женский голос, раздается позади.
Еще слабее, чем прежде. Кажется, этот голос мне знаком.
— Мама? — прошептали сами собой мои губы.
«Нет», — тихий, страшный, замогильный шепот прямо у меня в голове. — «Не надейся. Не надейся еще когда-нибудь ее услышать. Она горит в аду. И ты, ублюдок, несешь на себе
Прямо мне в лицо вдруг подул ледяной порыв ветра, плеснул в глаза дождевой водой. Я вздрогнул. Я откуда-то знал, что леденящий кровь голос принадлежит высушенной, худой, страшной, не похожей на человека старухе. Ее лицо было лицом мертвеца: со впалыми щеками, скалящимися зубами и торчащими костями. Но глаза… глаза, словно опалы, горели ослепительным, обжигающим душу пламенем.
— Кто ты? Что ты?! — закричал я, в панике вертясь по сторонам, но не услышал даже своего голоса.
Зато она услышала меня.
«Я — глас Его. Та, что возвещает неотвратимую Божью кару. Каждый будет жестоко покаран за свои грехи. Никто не избежит своей судьбы», — продолжала шептать старуха, которая была, должно быть, самой смертью, или кем-то невыразимо худшим.
Картинки перед моими глазами вдруг начали сменяться с нереалистичной быстротой. Я увидел мертвые руины Генераторного. Увидел свысока, глазами вороны, пролетающей над селением-призраком. Увидел обугленные останки сгоревшего Храма Скорби, окруженного заброшенными, покосившимися крестами. Увидел место, которого никогда прежде не видел: серые, потрескавшиеся стены здания, похожего на тюрьму, пропитанные безысходностью и страданием. Здание испускало смрадный дым печей крематория, в которых сжигали тела арестантов.
И тут над моей головой вдруг громогласно разразился гром.
«Никто не избежал своей участи», — не умолкал страшный голос. — «Никто из тех, кто сделал это со мной, предвестницей воли Его! Они все были покараны! Огонь забрал дома их, и черви давно пожрали их никчемные тела. Остался лишь ты. Она отослала своего выродка прочь, на край света, думая, что сможет его спасти. Будто от всеведущего ока можно укрыться. Будто у воли его, у гнева его, есть сроки и границы!»
Я вдруг понял, что это за голос. Кому он принадлежит. Воспоминания и страхи далекого детства разом вырвались наружу и ясно предстали перед глазами.
— Ты сдохла! — прокричал я призраку матери Марии. — Ты давно сдохла, мразь!
«Ты сам вернулся. Сам пришел ко мне. пришел сюда, где покоятся мои мощи, где я особенно сильна, где я чувствую всё…»
— Я не боюсь тебя! — дико заорал я, дрожащими руками доставая из кобуры пистолет, хотя волосы стояли дыбом. — Покажись мне!
Вдруг я замер. Туман вокруг был уже таким густым, что я ничего не видел дальше десяти шагов. В переливчатых складках мутных белых занавесей мне почудилось движение. И я заметил ее. Увидел, как она стояла в тумане. Неподвижная, высохшая, смердящая трупным разложением, совершенно мертвая, отвратительная. Стояла и смотрела прямо на меня красными, как угли, глазами. Я почувствовал, как к горлу подступает комок невиданного прежде мистического ужаса, тело прошибает пот, голова кружится.
— А-а-а, сдохни! Сдохни, нечисть!!! — взревел я и сделал выстрел.
Я шёл вперед и стрелял в высохший силуэт страшной, нереальной покойницы, глядящей на меня из тумана, столько, сколько
«Я пришла забрать тебя. Забрать тебя в ад», — шепнул голос у меня в голове.
Вместо выстрелов послышался сухой треск затвора. Я отбросил пистолет прочь. Бессильно рухнул на колени. Схватился руками за голову, пытаясь приглушить голос.
— Ну давай уже, а?! — закричал я. — Давай, сука!!!
Легкий ветерок подул, развеял туман. На меня косился покореженный, почерневший силуэт старого дерева, косящегося в мою сторону узловатыми ветвями, покачивающимися на ветру. Узоры на его коре напоминали злобную ухмылку.
— Димитрис! — услышал я где-то позади испуганный, хрипловатый голос. — Отзовись, пожалуйста! Я потеряла тебя! Не бросай меня тут! Где ты?!
Голос блуждал в тумане, удалялся от меня. У меня не было сил отозваться. Некоторое время я тупо косился на дерево, вынырнувшее из тумана. Затем бессильно повалился на промокшую от дождя землю, едва сдерживая слезы, которые все равно никто не мог бы заметить сквозь завесу дождя.
— Я не могу, — прошептал я, глядя в сверкающее молниями небо. — Не могу больше идти.
Небу было плевать на мои мольбы. Оно хлестало мне в рожу водой, выражая тем свое презрение и безразличие. «Не иди», — глухо отзывалось оно. — «Ляг тут и сдохни. Что мне за дело? Я всего лишь горстка облаков, за которой начинается космос. Я всего лишь пустота, породившая, в череде случайностей, скопление белковых тел».
Я вдруг с необыкновенной ясностью осознал, что это истина. Что голоса в моей голове были всего лишь бредом безумного сознания, умирающего мозга, мечущегося в агонии между ядом и наркотиками. От этого откровения меня вдруг охватили ярость и обида. Это было даже более несправедливо, чем всевидящее око жестокого бога, шлющего возмездие за грехи. Ведь это означало, что абсолютно ничего в моей жизни не имело никакого смысла и значения. Никого над нами нет. Ничего нет.
Я и другие люди вокруг жили принципами, идеалами и верой, которые придумали они сами или другие люди, наивно пытаясь обмануть первозданный хаос и пустоту. Ядерная война случилась из-за глупости людей, которые могли оказаться умнее и не уничтожать свой мир. Люди, которых я любил, умирали, потому что им не везло, хотя они могли и выжить. Я ошибался, хотя мог поступать правильно. Поддавался обману и искушению, хотя мог устоять. Убивал, хотя мог пощадить. Опаздывал, хотя мог успеть. Во всем этом не было никакой справедливости. Никакого большого замысла. Никакой судьбы. Лишь череда бессмысленных случайностей.
— Вот сука, — подставляя дождю лицо, прошептал я. — Сука, обидно-то как, а?
Я вдруг вспомнил, что мне совершенно некому жаловаться. Я лежал в грязи один-одинешенек, на пустошах, под дождем, и никому не было дела до моих причитаний. А если нет зрителей, то нет смысла и расходовать энергию на истерику.
— Ну все, хватит. Вставай! — приказал себе я.
На самом деле сил не было. Совсем. Но я встал. Пообещал себе, что сделаю еще сотню шагов. Всего сотню. Подобрал валяющийся рядом пистолет, весь мокрый и в грязи. Протер его о штанину, будто это могло чем-то помочь. Щелчком выбросил пустой магазин. Вытащил из-за пояса новый. Пришлось повозиться, чтобы вставить его в гнездо.