Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая
Шрифт:
Я хорошо понимал, чего от меня хотят. Система та же, что в «Вознесении». Призвана убить в человеке личность. Отнять способность самостоятельно мыслить. Превратить в безмолвное орудие. Я понимал, что разумнее было бы поддаться. Однако во мне вдруг взыграла злость, и вместо тупого громогласного «убивать!», которое от меня хотели услышать, я с иронией ответил:
— Чтобы сделать этот мир лучше. Стать достойным человеком, построить дом, вырастить детей. Перетрахать побольше баб, в конце концов. Хрен его знает, что еще.
Я услышал несколько смешков, но доносились они только
— Этот говнюк считает себя самым умным, сэр! — взбеленился майор-инструктор Томсон, осматривая меня ненавидящим взглядом. — Позвольте мне преподать ему первый урок, сэр!
— Отставить. Первый урок преподам я сам. — сдержанно ответил Чхон. — Ты умеешь драться, номер триста двадцать четыре?
— Да, сэр, — ответил я.
— Посмотрим.
Размашистым, ловким движением генерал сбросил с плеч китель, оставшись в черной футболке, плотно облегающей тренированный торс, и снял с головы черный берет. Каждый поворот жилистого торса был четким, будто движение механизма. Сделав два шага ко мне и спокойно вытянув перед собой сжатые кулаки, генерал приказал:
— Покажи, что ты умеешь.
— Не понял вас, сэр, — растерянно пробормотал я.
— Нападай на меня! Это приказ! — взревел генерал яростно.
Моя правая рука отчаянно саднила, все еще чувствовалась боль в ребрах, да и изрезанные стеклом ступни еще не зажили после травмы. Чхон прекрасно об этом знал. Но сейчас был не подходящий момент, чтобы демонстрировать слабость.
Сделав несколько шагов к неподвижному офицеру, я поднял руки и, все еще колеблясь, занес левую для удара. Лицо Чхона было совсем рядом, на нем было написано величайшее презрение и растущее негодование. Генералу под пятьдесят, а может и больше. Реакция в эти годы уже не та, что у тридцатилетнего. А удар у меня, пусть даже слева, крепкий и тяжелый — каждый день на протяжении долгих лет я занимался с грушей. Мне еще не приходилось бить людей предпенсионного возраста. Но если старый пердун хочет, чтобы ему врезали — он свое получит.
Я нанес хороший джеб левой, метя в неприкрытый подбородок генерала. Но Чхон уклонился с неимоверной ловкостью. Прежде чем я сумел опомниться, чудовищный удар кулака поразил меня в область ребер, как раз в то место, где они были треснуты. От внезапного приступа боли я потерял ориентацию в пространстве. Крепкая рука мастерски выкрутила и заломила мне за спину запястье покалеченной правой руки, а носок армейского сапога врезался в голеностоп. Оглушенный всем произошедшим, я не смог сдержать крик боли, который продлился недолго — расчетливым движениям меня повергли оземь, лицом о бетонный пол.
В строю рекрутов не раздалось ни одного возгласа и ни одного смешка — бритые головы неподвижно застыли в своих картинных позах, не проронив ни единого слова. От боли у меня потемнело в глазах. Ребра мучительно саднили в том месте, куда пришелся удар. В районе голенища растеклась такая острая боль, словно мне выбили сустав. Что касается руки, то она превратилась в один сплошной сгусток боли. Я корчился
Генерал Чхон, презрительно глядя на меня, сощурился и сплюнул.
— Ты настоящий мешок с дерьмом. Хромая баба. — процедил он сквозь зубы. — Таким слабакам не место в школе Железного Легиона. Вставай же, сукин сын! Покажи, что ты хотя бы на что-то способен!
Пульсирующая боль никак не желала отступать, так что мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы подняться на ноги. Генерал насмешливо поманил меня движением ладони, презрительно сощурившись. Этот человек обожал причинять другим страдания.
«Это просто испытание. Надо преодолеть боль и продемонстрировать свои навыки», — приказал я себе, и дисциплинированное сознание обуздало болевые ощущения. Я выпрямился и занял образцовую боксерскую стойку, в которой я взял золото на олимпиаде в 82-ом. Вояка еще не знает с кем связался.
Я атаковал быстрой серией, работая левой, но Чхон, миг назад казавшийся недвижимым истуканом, отбил все удары механически-точными движениями кистей. Педантично отмеренным движением корпуса он уклонился от очередного прямого слева, и нанес коварный удар костяшками пальцев в правый локтевой сустав. Руку пронзила боль, сравнимая разве что с ударом тока под высоким напряжением. Я потерял ориентацию всего на миг — и за этот миг расчетливый тычок локтя поразил меня прямо в висок. Голова закружилась, и я осел на колено, едва удержавшись на ногах. Попытался уйти в глухую защиту, но не успел. Подлый тычок во все еще саднящую поверхность голени, заставивший меня вскрикнуть от боли. Расчетливый удар ребром ладони по шее — и я с ужасом ощутил, как воздух перестает поступать в легкие. Руки невольно потянулись к пораженному горлу, но дотронуться до него не успели — хлесткий удар вытянутой ноги поразил меня прямо в переносицу. Носовая кость хрустнула, прыснув густой юшкой крови.
Пока я лежал, конвульсивно подергивая ногами, и тщетно пытался вдохнуть, мне показалось, что я сейчас умру. Серое железобетонное перекрытие надо мной раздваивалось и вновь сходилось, время от времени сменяясь белой пеленой. Когда я наконец сумел вдохнуть, то тут же натужно закашлялся, харкнув кровью на пыльный пол.
— Ты жалкое ничтожество, номер триста двадцать четыре. — донесся до меня презрительный голос генерала, прохаживающегося вокруг. — Ты немощен и неповоротлив, и боишься боли, как плаксивая девчонка. На сегодня хватит позора. Думаю, твои тупоголовые предки вдоволь навертелись в гробу, понимая, что породили на свет бесполезного выродка.
В тот момент я почувствовал, что человеческое обличье — это тонкая пелена, наложенная несколькими тысячами лет истории на свирепого дикого зверя из отряда приматов. Эта личина, которой мы обязаны словом «sapiens» в самоназвании вида, подобна прозрачной вуали из нежного шелка. Стоит рвануть слишком сильно — и вуаль с треском рвется, открывая скрывающуюся за ней морду хищного животного, пышущую первозданной злобой.
— Генерал! — взревел я отменным армейским голосом, вскакивая на ноги и отирая кровь с поломанного носа.