Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Забудский Владимир

— Я… э-э-э… — не сразу нашелся он.

Я почувствовал, как на меня накатывает злость.

— Знаете что, мистер, — процедил я, холодно глянув ему в глаза. — Весь последний год меня окружали настоящие врачи, поэтому мой язык не поворачивается назвать вас «доктор». Так вот, слушайте меня внимательно. Сейчас я покачусь отсюда на этом своем кресле и буду дальше отбывать свою программу. А вы — останетесь здесь. И засуните свой рецепт себе прямо в задницу. Я достаточно ясно выразился?

— Да что вы такое?.. — попробовал было возмущенно пискнуть доктор, но я остановил его предупреждающим движением пальца.

— И

предупреждаю. Если еще раз попробуешь предложить мне наркоту, на которую вы, уроды, меня подсадили, то я, не смотря на это кресло, глотку тебе перегрызу. Понял меня, дрыщ?

— Я… э-э-э…

— Молчи. Лучше молчи.

Когда я отправился к двери его кабинета, не оборачиваясь на опешившего от такого обращения засранца единственным звуком был скрип моей коляски.

§ 54

В коридорах реабилитационного центра я впервые столкнулся со здешними посетителями. И их внешний вид шокировал меня. Все они были на одно лицо: худые, осунувшиеся, бледные, со впалыми щеками, выступающими жилами и запавшими глазами — похожи на армию зомби из старого фильма ужасов.

Бодрые и жизнерадостные работники «Тихих сосен», казалось, совсем не замечали, с какой аудиторией они имеют дело, и обращались к посетителям с преувеличенным воодушевлением, будто представляли себя перед толпой весело галдящих школьников. Этот диссонанс с первой же секунды резал мне глаза и слух, но никто, кроме меня, казалось, его не замечал.

Запланированная на день активность началась с занятий фитнессом в большом зале, наполненном матами, фитболами и прочими мягкими гимнастическими снарядами. Проводила его совсем молодая тренер в ярких цветных спортивных шортиках и маечке с цветным тату на плече, фигуристая и подтянутая, как на картинке. Она была такой яркой и бодрой на фоне толпы вялых зомби, что казалась цветным пятнышком на монохромном изображении.

Завидев в группе из человек двадцати меня на инвалидной коляске, она заботливо предложила мне посмотреть на занятия со стороны, если я желаю, но я решительно покачал головой и весело покатил свою коляску вперед.

— Не вижу никакой проблемы, — бодро заявил я, улыбнувшись. — Руки у меня вполне в порядке, так что кое-какие упражнения делать смогу.

На лице тренера появилось странное выражение. Я вдруг подумал, что когда я улыбаюсь, то моя и без того страшная исполосованная шрамами рожа превращается в совсем уж ужасную гримасу.

«Что ж, детка, извини, но ты должна была знать, куда устраиваешься на работу. Красавцев здесь немного», — подумал я. — «В одном тебе, впрочем, повезло — никто здесь, похоже, не блещет потенцией. Так что присвистываний и пошлостей за спиной слышать не придется».

Вопреки своему колясочному положению, я оказался одним из самых активных участников занятия, размахивая руками что есть силы. Некоторые из движений причиняли мне такую боль, что я обливался потом и невольно кривился, но искусно пытался выдать эти гримасы за улыбки. Многие из группы двигались так вяло и неестественно, что становилось ясно — тринозодолом они не пренебрегали, и это определенно была «двадцатка».

— У вас неплохо получается. Приходите почаще, — сказал мне на прощание тренер, стараясь говорить дружелюбно, но избегала смотреть мне в лицо.

— Вам будет сложно поверить, мэм, но перед

вами — олимпийский чемпион по боксу, тяжелоатлет, регбист, гребец и марафонец, — заверил ее я, сдержавшись, чтобы на этот раз не усмехнуться. — Дайте мне немного времени, и я еще смогу подменять вас при необходимости. Поверьте мне, это будет даже здорово. Когда на тебя прикрикивает человек с такой физиономией, как у меня, то поневоле начинаешь двигаться проворнее.

Фитнесс-тренер прыснула и, кажется, чуть расслабилась.

— Знаете, у нас тут нечасто встретишь таких весельчаков. Народ тут неразговорчивый.

— А вы давайте им еще побольше транквилизаторов, так они и вовсе будут всю тренировку валяться на матах с раскинутыми в стороны руками и пялиться в потолок, пуская слюни.

— Знаете, я в этом не слишком разбираюсь, этим у нас врачи занимаются, — простодушно пожала плечами девчонка. — Я слышала, что, если бы не эти лекарства, то многих здесь мучили бы сильные боли. Так что не знаю, как лучше.

Я собирался сказать, что я знаю, как лучше, но в последний момент я сдержался.

— Ладно, мне пора в душ, у нас дальше какая-то лекция по расписанию.

— Позвать кого-нибудь, чтобы помог вам?

Язык почти повернулся, чтобы отказаться, но, поборов себя, я благодарно кивнул.

— Меня Димитрис зовут. Буду еще к вам захаживать.

— Триша. Очень приятно.

Прием душа с помощью здешнего санитара, который старался вести себя вполне тактично, нельзя было назвать приятным занятием, но к подобным вещам я уже привык в больнице и перестал воспринимать как унижения. Спустя полчаса я уже был в лекционной аудитории на сорок мест, заполненной примерно на две трети. И был я здесь в числе немногих, кто вообще слушал лектора. Большая часть присутствующих находились в состоянии такого глубокого умиротворения, граничащего с летаргическим сном, из которого их вряд ли бы вывел даже сильный удар битой.

Лектор подходил под аудиторию — низкорослый, самодовольный, пузатый человек, чье сомнительное красноречие не нуждалось ни в аплодисментах, ни в вопросах, ни даже во внимании со стороны слушателей. Ведь он был всецело поглощен собой и своей глупой жестикуляцией. Его убаюкивающий голос гипнотизировал и клонил в сон. Тема лекции звучала так же занудно: «Правильное дыхание, правильное питание и гигиена мыслей — ключ к душевному равновесию и полноценной, здоровой, счастливой жизни».

— … вот так, — закончил долгую демонстрацию правильного дыхания толстяк. — Глубокий вдох — и плавный, полный выдох. Можете прикрыть глаза, чтобы ничто не отвлекало вас от контроля дыхания. Это поможет вам очистить мысли от лишней суеты. А очистившись, ваша душа обретет такой необходимый ей баланс. Злость отступит, не будет раздражения, и беспочвенные страхи перестанут проявлять себя…

Некоторое время я старался не ослаблять внимания, даже записывал что-то. Но сонливость одолевала. Я, должно быть, задремал бы, если бы не начавшаяся головная боль, которая обычно беспокоила меня по пару часов раза два-три в день. Прошло десять, затем двадцать, а затем тридцать минут, но головная боль все усиливалось. Я исступленно тер себе виски, старался думать о чем-то другом, а голос лектора оставался все таким же монотонным и начинал раздражать. Очередной раз отряхнувшись, я вдруг встрепенулся и решил, что с меня хватит.