Новый расклад в Покерхаусе
Шрифт:
— Сэр Грязнер, лорд Подл! — вполголоса взывал Кухмистер к своим святым. Взывал машинально, снедаемый душевной болью.
— Вы что-то сказали, мистер Кухмистер? — отозвался Уолтер. Но Кухмистер не ответил, и Уолтер вскоре ушел, предоставив своему принципалу бормотать себе под нос и таращить глаза на огонь. «Крыша едет у старого ублюдка», — без всякого сочувствия подумал он.
Но Кухмистер вовсе не сошел с ума. Просто, когда он наконец осознал, что за несчастье на него обрушилось, гнев, копившийся со времени назначения сэра Богдера ректором, хлынул через край и от былой почтительности не осталось и следа. Теперь этот гнев владел всем его существом. Сорок лет, целых сорок лет он терпел нахальство и дерзости привилегированных сопляков и лебезил перед ними. Зато теперь он свободен. Он
Машинально Кухмистер продолжал исполнять обычные обязанности. Студент пришел за посылкой, и привратник покорно поднялся, вынес ее, положил на стойку, но спокойно, без затаенной злобы раба, который дергает и не может порвать свою цепь. Внешне Кухмистер казался безобидным, враз одряхлевшим стариком, который шаркает в котелке по привратницкой и бормочет что-то себе под нос. Но внутри у него все кипело. Впервые за долгую жизнь Кухмистера его личные интересы и интересы колледжа разошлись, он разрывался на части, он роптал на выпавший ему жребий.
В шесть часов вернулся Уолтер, и Кухмистер надел пальто.
— Ухожу, — буркнул он и вышел, оставив ошеломленного Уолтера дежурить вне очереди.
Кухмистер повернул на Тринити-стрит, к церкви. Поколебался на углу, у «Сочного филея». Нет, не подойдет. Лучше «Лодочник Темзы», там ничего не изменилось, все как в добрые старые времена. Он прошел Сиднистрит, повернул на Кинг-стрит. Давно он здесь не был. Кухмистер заказал ирландский портер, сел за столик в углу и закурил «рубку.
14
Каррингтон трудился в поте лица: бродил по Кембриджу. Неискушенному туристу его маршрут показался бы весьма эксцентричным, но эксцентричность была тщательно продумана. Каррингтон подбирал архитектурный фон, декорации, в которых будет смотреться наиболее выигрышно. Думал было остановиться на капелле Кингз-колледжа, но тут же отмел эту мысль. Она слишком известна, опошлена и, что важнее, слишком громоздка, он потеряется рядом с ней. Корпус-Кристи компактней, больше отвечает его размерам. Каррингтон постоял на старом дворе, отдал должное его средневековому очарованию, перешел по деревянному мостику от Сент-Катеринз к Куинзколледжу, содрогнулся, глядя на чудовищное бетонное сооружение, перекинутое через реку. В Пембруке с неудовольствием осмотрел библиотеку Уотерхауса, "Викторианский стиль, фи, хотя — этот орнамент… Да и полированный кирпич все же лучше бетона", — размышлял Каррингтон, направляясь дальше. Утром он пил кофе в "Медном Котелке", позавтракал в "Капризе" и все время думал о программе. Чего-то не хватает, какой-то черточки. Просто путешествие по колледжам Кембриджа — этого мало. В передаче должна быть мораль. Не хватает задушевности, недостает трагедийной ноты, способной поднять передачу с эстетического уровня до уровня драмы. Ничего, он найдет ее, где-нибудь отыщет. У него был нюх на невидимые миру слезы.
Днем Каррингтон продолжил свое паломничество, побывал в колледжах Джонз и Тринити, разгромил мысленно огромные новые здания, просеменил по Модлин-колледжу и до Покерхауса добрался только к половине четвертого. Здесь, и только здесь во всем Кембридже время будто остановилось. Ни намека на бетон. Почерневшие кирпичные стены — такие же, как в его время. Мощеный двор, готическая часовня, газоны и столовая с витражами, в которых переливается, играет зимнее солнце. И Каррингтон, несмотря на всю свою славу, вновь почувствовал себя неполноценным. Никогда ему не избавиться от этого, въевшегося в кровь и плоть, комплекса. Он стиснул зубы, вздохнул, поднялся по истертым ступеням в вестибюль. Здесь тоже ничего не изменилось. Объявления за стеклом — гребной клуб, регби, сквош. Расписание соревнований. Да, конечно, Покерхаус — гребной колледж. Каррингтон отогнал тяжелые воспоминания, вышел в сводчатый проход и заглянул в новый двор. Ага. Здесь-то изменений более чем достаточно. Фасад башни затянут пластиковой пленкой, кладка совсем разрушена, кирпичи грудами валяются у подножия. Каррингтон хотел спуститься поглазеть
— Здравствуйте, — произнес Каррингтон голосом испуганного первокурсника.
— Добрый день, — бесстрастно поздоровался Декан, отводя загоревшиеся торжеством глаза. Он узнал Каррингтона по рекламному плакату, но предпочел притвориться, что помнит всех студентов колледжа. — Давненько мы вас не видели.
Каррингтон передернулся. Его передачи смотрит вся страна, вся — кроме достопочтенной профессуры Покерхауса.
— Вы не заглядывали к нам с… гм… э-э… — Декан сделал вид, что усиленно роется в памяти:
— С девятьсот… гм… тридцать восьмого. Каррингтон послушно кивнул. Декан вошел в привычную роль. С невыразимым словами превосходством он осведомился:
— Чашку чая? — И, не дожидаясь ответа, направился к своей скромной резиденции.
Укрощенный Каррингтон, проклиная себя за школьническое трепетание перед этим надменным человечком, последовал за ним.
Еще на лестнице Декан пытался уязвить Корнелиуса:
— До меня дошли слухи, вы составили себе имя в шоу-бизнесе.
Журналист натянуто улыбнулся и стал смущенно отнекиваться.
— Ну-ну, не скромничайте. — Декан посыпал рану солью:
— Вы — видная фигура, ваше слово имеет вес.
Каррингтон начал сомневаться в собственных успехах.
— Не так много выпускников колледжа стали выдающимися людьми.
Со стен на Каррингтона смотрели лица студентов Покерхауса, насмехались над ним вместе с Деканом: "Выдающийся? — Хе-хе".
— Посидите, я поставлю чайник. — Декан ушел в кухню.
Каррингтон воспользовался минутной передышкой и предпринял судорожную попытку собрать остатки самоуважения и приготовиться к обороне. Но обстановка комнаты действовала на него обескураживающе. Студентом Каррингтон ничем не блистал, а фотографии напоминали ему о соревнованиях, в которых он не участвовал, о рекордах, которые не устанавливал, о жизни, в которой ему не было места. Пусть его ровесники, осуждающе уставившиеся на него из рамок, не оправдали возлагаемых на них надежд — это не утешало Каррингтона. Они наверняка превратились в самоуверенных, пусть и заурядных, зато прочно стоящих на земле людей. А Каррингтон, при всем напускном высокомерии, прекрасно сознавал, что его репутация немного стоит. Никогда он не стоял прочно на земле и не будет стоять, но и взлететь ему не дано, он будет только бегать, подпрыгивая, пока не оступится и не плюхнется в лужу. Англичанин до мозга костей, Каррингтон не мог не мучиться от своей ущербности. И Декан обязательно намекнет на неизбежно печальный конец эфемерных карьер. Никогда Корнелиусу не сделаться славным, заслуживающим доверие малым. Может, поэтому-то в его дежурных ностальгических воздыханиях по двадцатымтридцатым годам и проскальзывает искреннее чувство? Может, не зря он тоскует по эпохе столь же посредственной, что и он сам? Так сокрушался Каррингтон, пока не появился из крошечной кухни Декан с подносом.
— Харрисон, — сказал он, указывая на фотографию, которую изучал журналист.
— Гм, — отозвался тот бесцветным голосом.
— Блестящий подающий. Играл в знаменитом матче в Туикенэме… Когда же это было?
— Понятия не имею.
— В тридцать шестом? Примерно в ваше время. Странно, что вы не помните.
— Я не увлекался регби.
Декан пристально оглядел его.
— Нет? Я припоминаю. Вы интересовались греблей, так?
— Нет. — Каррингтон был уверен, что Декан прекрасно знал это и раньше.
— Но чем-то вы занимались в колледже? Знаете, многие из нынешних студентов ничем всерьез не занимаются. Порой я прямо удивляюсь, чего они здесь ищут? Секс, я думаю. Хотя лучше бы они удовлетворяли свои отвратительные наклонности где-нибудь в другом месте.
Декан принес из кухни тарелку с печеньем.
— Я осматривал башню. Очень серьезные повреждения, — осторожно сказал Каррингтон.
— Приехали наживать капитал на наших несчастьях? Вы, журналистская братия, налетаете, как вороны на мертвечину — кар-кар! Прав я, Кар-рингтон? — И, довольный своей шуткой, Декан откинулся на спинку стула.