Ной Буачидзе
Шрифт:
На тот же тендер, с успехом заменивший трибуну, взобрался пожилой усатый рабочий в прожженном кожаном фартуке, в промасленной кепке, сдвинутой на затылок. В упор строго оглядел Ноя. Высоким звучным голосом с досадой сказал:
— Полной веры к вам, гражданин, не могу иметь. Удивляетесь, почему? Я повторю вам сейчас личные ваши слова: «Сожительство с меньшевиками в одной организации — это незаконная связь». Говорили?
Буачидзе подтвердил:
— Да, любви здесь нет. Сожительство незаконное, но его еще надо терпеть! Обязательно придется согласиться с великим русским дипломатом и писателем Александром Сергеевичем Грибоедовым, утверждавшим, что «терпение есть азбука всех прочих наук».
Так снова всплыл
Буачидзе и Киров настаивали: надо выиграть время, повести за собой рабочих и тогда вышибить меньшевиков. Кто-то в знак протеста прислал Ною почтовую открытку. На ней большими буквами было написано:
Не увлекаясь, приспособляясь, Тише вперед, рабочий народ!Ной прочитал открытку вслух на занятиях кружка рабочих-пропагандистов. Поблескивая живыми глазами, добавил:
— Я плохо выполняю свои обязанности. Все еще не сумел растолковать, что на пользу революции, а что на руку врагу. Если мы, небольшая группа профессиональных революционеров, хвастаясь своей старой принадлежностью к большевикам, уйдем из объединенной организации, покинем рабочих на попечение меньшевиков, отвернемся от наших товарищей, еще не разобравшихся в событиях и своих политических симпатиях, то это будет худшим видом дезертирства. В условиях Владикавказа такой шаг неизбежно поведет к отрыву от трудящихся и немедленному разгрому сил свободы казачьей и горской контрреволюцией. Ленин требует от нас совсем иного: подвести рабочих и беднейших крестьян к пролетарской революции.
Буачидзе не стал скрывать правды и от рабочих железнодорожных мастерских:
— Дайте срок, мы возьмем быка за рога! Сейчас я обязан предупредить: и в Петрограде и у нас, на Тереке, начинается полоса провокаций. На этих днях в Грозном, ожидая поезда, я невольно стал свидетелем того, как в вагонах якобы с останками горцев, погибших на фронте и сейчас доставленных для похорон в родные аулы, нашли… оружие. Неосторожные грузчики уронили гроб, слетела крышка, и на перрон вывалились винтовки и цинки с патронами. Тогда вскрыли и другие гробы. Они также были заполнены винтовками, разобранными пулеметами, гранатами и патронами. Решение Гражданского комитета, постановление войскового круга о введении смертной казни — это проба сил. Хотят прощупать, будете вы, рабочие Владикавказа, защищать свободу или отступите, склоните головы.
Дружно приняли решение послать делегатов на завод «Алагир», с тем чтобы завтра совместно выйти на демонстрацию ко дворцу атамана Караулова.
На следующий день и Владикавказский Совет круто изменил курс. Меньшевики, эсеры, «беспартийные» казаки и даже «мусульманский вождь» Цаликов — все заявили, что они не могут признать для себя обязательным постановление Гражданского комитета, а тем более приговор войскового круга. Совет пошел за депутатами-большевиками.
Через три дня разразилась новая провокация. Теперь уже со стрельбой, кровью, с десятками ни в чем не повинных жертв. Пьяные казаки и солдаты окружили базар во Владикавказе. Они хватали безоружных мирных ингушей, издевались, убивали. Из ближайшего к городу ингушского селения Базоркино в горы поскакали всадники. Бело-зеленые повязки на рукавах черкесок свидетельствовали об особой важности данного им поручения. Самозванный председатель ингушского «национального совета» Вассан-Гирей Джабагиев звал всех, «кто считает себя мужчиной», идти громить Владикавказ.
Ной понимал: горцы захотят мстить за убитых на базаре. Нападение на переполненный войсками город приведет к страшной резне. Надо во что бы то ни стало удержать ингушей. Но как это сделать? Прочных связей с горцами
Перед рассветом Буачидзе вышел из Владикавказа. Он благополучно миновал казачьи разъезды и, обходя колесную дорогу, тропинками приблизился к Базоркино.
Ной увидел: старая липа распростерла свои широкие ветви над весело журчащим ручьем. Зачерпнул пригоршней воду, напился. Еще зачерпнул, с удовольствием плеснул на лицо, на лоб. За этим приятным занятием Ноя и застали трое ингушей. Старший из них деловито спросил:
— Больше воды не хочешь?
Ной поблагодарил, сказал, что у него есть дело к почетным старикам. Он знал, что по обычаям ингушей последнее слово всегда за седобородыми мудрецами.
Ни о чем больше не спрашивая, ингуши молча отвели Ноя на противоположный конец к старику Сеиду. В кунацкой у Сеида — комнате, специально предназначенной для приема гостей, — и состоялась первая встреча самых уважаемых, почетных стариков ингушей с человеком, назвавшим себя большевиком. Старики, ничем не выдавая интереса, слушали Ноя, просили извинения, уходили, снова возвращались. Несколько раз до кунацкой доносился отдаленный шум толпы. С гиканьем и свистом под окнами проносились на разгоряченных конях молодые ингуши. Старики как бы между прочим замечали: «Настоящий джигит добрый. Только трусливые бывают злые».
На следующий день Сеид объявил:
— Вассан-Гирей хочет газават, священную войну против русских. Ингуши говорят: «Нет! Уаллахи-биллахи» *. Ты приходи еще, думать будем. Твоя правда трудная…
Почетные старики проводили Буачидзе далеко за Базоркино. Пожелали:
— Живи, пока катится камень в горах и журчит на равнине ручей.
Ной все еще не имел постоянного пристанища, хотя бы такой маленькой комнаты, как в Женеве на Рю де Клюз. Чаще всего он ночевал на клеенчатом диване в столовой своих старых друзей Чхубиани — у них Буачидзе не раз скрывался от полиции еще в 1906 году.
Люди, хорошо знавшие Ноя, недоумевали: откуда такое противоречие — постоянная, очень умелая забота о других и на редкость небрежное отношение к себе. Быть может, это «логика» известного героя Леонида Андреева, утверждавшего: «Люди живут плохо — значит, я тоже должен плохо жить». Едва ли! За подобную «философию» Ной в Женеве долго сердился на Миха Цхакая и заставил его принять помощь.
И Нико Кикнадзе, с которым Буачидзе особенно часто встречался в Швейцарии, рассказывал: «Ной близко принимал к сердцу нужды эмигрантов-большевиков. Однажды, получив деньги от брата из Чиатур, он их тут же разделил между наиболее нуждавшимися политэмигрантами, а сам нанялся батрачить у помещика под Женевой».
Все годы в Швейцарии, до самого возвращения в Россию, Ной был бессменным председателем Комитета помощи политическим эмигрантам. Положение было трудное. Осенью 1916 года даже безгранично скромный и терпеливый Владимир Ильич писал сестре: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем… это вполне серьезно, вполне, вполне» [20] .
Помимо всех других обязанностей, Буачидзе взял на себя и роль заведующего хозяйством знаменитой «каружки». Русская колония удивлялась изобретательности и энергии Ноя. За мизерную плату — восемьдесят сантимов в день — эмигранты могли здесь вполне сносно питаться.
20
В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 187.