Ной Буачидзе
Шрифт:
— Не слушайте защитника азиатов! Под станицей Терской ингуши льют кровь «наших братьев. Берите пушки! Русские вы чи турки?
Ной поднял руку:
— Я призываю вас сохранить мужество, твердость. Проклятое царское прошлое говорило сейчас устами того гражданина, который назвал трудящихся горцев азиатами. От старого строя остался страшный яд, который отравляет наше сознание. Поэтому мы так легко поддаемся провокации. Я не сомневаюсь, вы все хотите мира. Довольно крови!
Из группы казаков-провокаторов грянули выстрелы. Ной пошатнулся,
— Товарищи!.. Не давайте войне…
Захлебываясь кровью, Ной Буачидзе упал.
Бутырин доставил Ноя на автомобиле в центральную больницу — в недавнем прошлом военный госпиталь.
Видавшие виды хирурги молча склонили головы: три пулевые раны, и каждая смертельная. Пуля, вошедшая с правой стороны шеи, перебила крупные сосуды в грудной полости, последовало внутреннее кровоизлияние. Зияющая рана у десятого ребра. В правом надплечье большая дыра от разрывной пули, она раздробила ключицу и плечевые кости.
Не приходя в сознание, Ной умер.
…С полудня 20 июня Владикавказ был объявлен на военном положении. Без особого пропуска никто — ни пеший, ни конный — не смел покинуть город или въехать в его пределы. Начальник заставы, выставленной у много раз описанной русскими поэтами почтовой станции Ларе, китайский доброволец Лю Си на свой риск сделал исключение для седоков одного запыленного экипажа. Старший из путешественников, высокий грузин в полотняной блузе, протянул Лю Си сверток с винными ягодами:
— Пожалуйста, угощайтесь! Инжир из нашего сада. Мать сама собирала для Ноя… Не знаете, он сейчас во Владикавказе?
Лю отвел глаза. Нет, пусть кто-нибудь другой скажет брату Буачидзе — это был Николай Григорьевич — страшную правду.
— Извините, не могу ответить.
— Ничего, ничего, — по-своему понял замешательство китайца деликатный Николай Григорьевич. — Чхубиани будут знать.
Ночью Яков Бутырин и Сандро Чхубиани проводили братьев Буачидзе в больницу. Николай Григорьевич попросил до утра оставить их в маленькой комнате, где на железной солдатской койке лежал укрытый красным полотнищем мертвый Ной.
В это время в степи, на перегоне, стоял поезд. Роза в который раз устало спрашивала проводника:
— Когда двинемся, сколько еще до Владикавказа?
Утренние выпуски владикавказских газет известили, что в пять часов вечера 21 июня тело председателя Совета Народных Комиссаров Терской республики будет перенесено в здание Народного Совета. Одновременно сообщалось, что на экстренном заседания Совнарком рассмотрел и удовлетворил просьбу братьев покойного: он будет похоронен в селении Парцхнали, в горах Западной Грузии.
22 июня Терская республика прощалась с главой своего правительства, бесстрашным солдатом ленинской гвардии товарищем Ноем. По обеим сторонам Александровского проспекта выстроился почетный караул: красноармейцы, ингуши, осетины, кабардинцы, казаки, китайцы. У гроба стояла Роза Шабалина. Она, наконец, приехала, но
В воздухе кружился аэроплан. Верные своей присяге, офицеры русской армии, военные летчики Александр Русанов и Николай Просвирин сбрасывали обращение терской коммунистической организации к населению Владикавказа. Просто и очень точно было написано: «Буачидзе не знал, что такое страх, отчаяние или жалобы. Своим влиянием он не раз предотвращал ужасные кровавые столкновения между народами, населяющими Терек. И любовь к нему загоралась всюду, где он появлялся… Надо так жить, чтобы так умереть».
Из Грозного и Кизляра, Нальчика, Пятигорска и Моздока, из Минеральных Вод и Порт-Петровска, из аулов Чечни, Ингушетии и Кабарды, из казачьих станиц и осетинских селений, из ближних и дальних мест — от всего разноплеменного и многоязычного населения Терской республики делегаты везли венки. Один венок, к немалому удивлению владикавказцев, был с белой лентой — венок от батальона китайских добровольцев. В Китае белый цвет считается траурным. Иероглифами была выведена надпись: «Ты жил для людей, ты погиб за людей, ты вечно останешься в наших сердцах, товарищ Ной».
Траурная процессия двинулась в путь. До границы с Грузией гроб сопровождал воинский эскорт от всех частей Владикавказского гарнизона. Свою программу встречи праха Ноя Буачидзе, оказалось, разработали и движимые чувством мести меньшевистские власти. Вопреки «гарантиям», данным по прямому проводу главой правительства, лидером меньшевиков Жордания, у въезда в село Казбек разыгралась дикая сцена. По наущению священника Кавкасидзе какие-то темные личности, кликуши, фанатики набросились на гроб.
«До сих пор я не в состоянии вспоминать об этом без содрогания, — говорит Нина Аладжалова, в ту пору член Кавказского краевого комитета партии. — Негодяи стали срывать и втаптывать в грязь изодранные в клочья венки, красные полотнища, сопровождали это оскорбительными выкриками по адресу покойного товарища Ноя и большевиков. Когда Кавкасидзе выкрикнул, что в гробу не труп Буачидзе, а бомбы для восставших против меньшевиков душетских крестьян, произошло нечто совсем безобразное, чудовищное. Топором была сорвана заколоченная крышка гроба.
И только тогда, когда в гробу вместо оружия был обнаружен труп, погромщики отхлынули. Грузовик с братьями Буачидзе был отпущен».
Из Мцхеты гроб был отправлен поездом в Белогоры. По пути на всех станциях к вагону с прахом Ноя подходили рабочие, крестьяне, выражали свои симпатии покойному и сочувствие родственникам. На больших станциях и уж само собой в Белогорах возникали летучие митинги.
Три тысячи железнодорожников и крестьян 26 июня сопровождали гроб до Парцхнали. Там, не считаясь со строжайшим запретом и яростными угрозами меньшевиков, несколько часов длилась демонстрация, не расходился митинг. Было оглашено до тысячи телеграмм с соболезнованиями и клятвами продолжать дело товарища Ноя.