Нравится, когда ты танцуешь
Шрифт:
– Сегодня днем, осматривая свои владения на центральном рынке, столкнулся с одной старой знакомой, да все бы ничего, если бы она не стояла в обменнике и не светила паспортом. Я бы и внимания не обратил.
Закрываю глаза, тошнота снова возвращается, мозги перестают работать, все же не просто так он сюда притащил меня.
– Фамилии у вас подозрительно одинаковое, господин Ельников. Вот я повеселился, думаю, Олежка то муженька засадил в тюрьму, а сам себе его кралю забрал, ну не шофер, а просто чудо. Друг года просто. Ты знаешь, чего мне стоило усыпить твою орущую дочурку?
Непроизвольно дергаюсь, с
– Отпусти их, твою мать, - не справляюсь с поставленной задачей, рычу, вскакивая на ноги.
Но меня толкают в грудь, связанные руки и ноги мешают. Плюхаюсь в свою лужу, не замечаю, как сильно промок, плевать.
– Нет, ну так не весело, Олежка, - поворачивается, - коньячку принеси мне, Витек, - командует он одним из своих щенков, наклоняясь вперед, пахнет спиртным и луковыми кольцами вперемешку с жаренными яйцами, - вот я парень отходчивый, а тебя простить ну никак не могу, - разводит руками, ящик прогибается еще ниже.
– Ну вот старался и не прощается. Серега тогда за тебя просил, а теперь то Серёга уже никто, сам знаешь, и старая обида всколыхнулась, – берет рюмку, опустошая ее одним махам, даже не морщится, - предлагаю нашу проблему заново ребром поставить. Я ведь тогда честно твоего, его, ой, запутали вы меня, короче бабу вашу на двоих выиграл. Выходит, могу попробовать. Ты то сам уже натыкался, надоела она тебе, а мне в диковинку. Тем более вы прям за ней вдвоем, может че умеет она необычное?
Не могу успокоиться, трезво мыслить не могу, слишком люблю, чересчур дорога она мне. Она, дочка, сын – мои слабые места, которые делают меня беспомощным. Не хочу жить без них. Это как оторвать ногу, руку, все пальцы сразу.
Они вталкивают в помещение мою Нику с размазанной по лицу косметикой, в грязной одежде, я хочу рвать и метать, придушить каждого за то, что смеют прикасаться к ней. Но радуюсь, что на ней вообще есть одежда, значит еще не тронули. Хотят, чтобы я прочувствовал, для меня это шоу.
– Такое оскорбление, - крутит печатку на толстом пальце Боров, - как ты мне нанес, можно смыть только кровью, я и думал тебя убрать потихоньку, но ты гад живучим оказался.
Я его не слышу, выделяю из массы звуков тихий плач своей женщины. Нижняя губа предательски дрожит, на нее не смотрю, потому что кинусь, а надо держаться.
– Просто убивать мне тебя неохота, скучно это. Поэтому мы сейчас твою девку оприходуем с ребятами, и должок с тебя будет снят. А хочешь мы на работу ее устроим? У меня большие перспективы, клиентов не так много, всего по пять – шесть человек в день, деньги хорошие будет в дом носить, ей не впервой, стриптизершей же работала.
Ника дрожит, слышу, как она дышит, подвывая, так, будто тонет, идет под воду, ко дну. Я не знаю, что предпринять, в этот раз я не вызывал полиции, ничего не сделал, в квартире спит Сережа, где-то здесь моя дочь, моя красавица жена в подвале, среди кучи поддатых мужиков без моральных принципов, а я связан по рукам и ногам. Чувство беспомощности не дает вздохнуть полной грудью. Ника смотрит на меня с еще большим ужасом, чем тогда, когда бывший муж проиграл ее в карты. В то время было легче, я не любил ее так отчаянно.
Это
Падаю на колени перед этим уродом:
– Убей меня, давай, голыми руками. Ты ведь этого хочешь, она изначально тебя не интересовала, отпусти их, а меня убей, забери долг. Сразу хотел меня пристрелить в том лесу, а теперь просто убей на глазах у своих ребят, только слово держи, как по понятиям, ты ведь мужик, Боров, да? Убей меня! – истерично смеюсь, подымая руки.
Слышу, как вскрикивает Ника, она не плачет, нет, скулит, словно побитая камнями собака. Я знаю, что она меня любит по-настоящему, не за что, просто так, как и должно быть, за то, что я - это я.
Я боюсь, что не смогу тебя спасти. Прости меня, любовь моя, но по-другому никак, слишком счастливы мы были, так не бывает, жизнь не так устроена, я всегда это знал, но с тобой забыл, расслабился, поверил, что все может быть хорошо. Нет, не может быть. Вот она жизнь, бьёт тяжёлым кулаком в лицо, разбрызгивая кровь по земляному полу. Не знал, что способен на такие чувства, что могу любить сильнее собственной жизни, жену и детей. Дочку, свою плоть и кровь, которую я никогда не увижу взрослой.
– Только слово сдержи, - повторяю я снова и снова, не сопротивляюсь, даже когда мне режут верёвки, они хотят видеть мою беспомощность, вытирать об меня ноги, унижать, даже, если мои руки свободны, я не должен сопротивляться, - только слова сдержи...
Я никогда не услышу, как Олечка зовёт меня папой, как отрастут белокурые, совсем, как у мамы волосы, как она будет плакать, не желая ходить в садик, как выпадет её первый молочный зуб. Не смогу научить Серёжку рыбачить, как мечтал все это время, передать дедовские умения. Не получится так много… Умирать страшно, но ещё страшнее, что их не отпустят.
Если только…Этот подвал освещает всего одна лампочка, она сияет под потолком, провод ведет к старому кнопочному выключателю, и я совсем рядом с ним. Люди становятся бандитами не просто так, на большее у них ума не хватает. Развязали мне руки для того, чтобы унизить перед моей женщиной, показать, как я валяюсь в собственном говне, умоляю их прибить себя, продемонстрировать насколько жалок, а в итоге помогли мне. Веревка на ногах упала сама, стоило мне хорошенько дернуть.
До Ники четыре широких шага, прямо через комнату, а три здоровенных идиота, конечно же, не помнят, где находится выключатель. Сразу найти его не получается. Они были уверены в своем превосходстве, куда я денусь? Их ведь гораздо больше, они сильнее, поэтому не продумали такой вариант развития событий, они кричат друг на друга матами. Пытаются светить телефонами, но в кромешной тьме, в помещении без окон, тусклые полоски смартфонов мало что дают, они вроде бы даже держат друг друга, думая, что это я.