Нравоучительные сюжеты

Семенихин Геннадий Александрович

Герой рассказа принимает участие в ответственной чоновской операции по захвату главаря банды Самойленко и его подручных. В трудную минуту бывшая графская кухарка баба Соня помогает начальнику ЧОНа уехать из села безопасной дорогой и гибнет, настигнутая бандитами.

Только настоящий зрелый мастер мог с таким лаконизмом, яркостью и глубиной вылепить образы своих героев, придать им столько юмора и колорита.

Когда-то Евгений Поповкин рассказывал о том, как ему хочется создать цикл произведений о собственной боевой юности, активной работе в комсомоле, органах ЧОНа. Очень прискорбно, что из задуманного цикла писателю удалось написать только один рассказ. Но и он является подлинным вкладом в нашу большую советскую литературу.

Евгений

Ефимович был не только талантливым писателем, но и очень тонким, внимательным и требовательным редактором. Он весьма точно и взыскательно судил о любом только что появившемся или принесенном на его суд произведении, безошибочно угадывал любую фальшивую ноту, искренне радовался каждой творческой победе. Обаятельный рассказчик, Поповкин часто делился с нами воспоминаниями о творческой работе больших наших художников слова, с которыми был в самых дружеских отношениях. Имена Павленко, Сергеева-Ценского фигурировали почти в каждой нашей беседе. С чего бы ни начинался разговор, но либо в самом начале, либо в середине Поповкин обращался к теме литературного мастерства, творческой лаборатории писателя. Евгений Ефимович умел как-то незаметно и очень тактично приблизиться к творчеству любого своего собеседника, мягко, но довольно определенно высказаться о его менее удачных страницах или образах, если, по его мнению, в этом была необходимость. Надо сказать, что о том, что не получилось, он говорил более подробно, чем об удачах. Однажды я спросил: «Зачем?» Поповкин улыбнулся и твердо сказал:

– Видишь ли, автор почти всегда прекрасно знает свои удачи, а вот слабости не всегда отмечает с такой точностью.

Однажды разговор зашел о творчестве ныне известного, а тогда только начинавшего писателя, принесшего в журнал свою новую повесть. Е. Е. Поповкин очень долго говорил об одной или двух неудавшихся сценах, о небольшой реплике, снизившей, по его мнению, художественный уровень всего произведения. Автор покинул его кабинет явно расстроенным, а при следующей встрече спросил:

– Евгений Ефимович, вы обрушились всего лишь на три мои страницы, но что вы скажете о повести в целом?

– В целом? – весело прищурился Поповкин. – А разве я не сказал? Отличная вещь, она, несомненно, украсит номер нашего журнала, – и рассмеялся.

Таким он был всегда: и добрым, и строгим, умеющим поддержать чужой успех и предостеречь любого литератора от ошибок. Он остался в наших сердцах и воспоминаниях, как верный и добрый товарищ, а яркие талантливые его книги обрели себе долгую жизнь в читательском мире.

Высота

Как-то одного довольно смекалистого десятиклассника попросили назвать наиболее полюбившуюся ему книгу о Великой Отечественной войне. Парнишка, не задумываясь, весьма бойко перечислил с десяток, если не больше широко известных советским читателям повестей и романов. Но когда ему напомнили, что надо назвать лишь одну книгу, он отрицательно покачал головой:

– Одну не могу. – И, не желая, очевидно, разочаровать спрашивавшего, прибавил: – А вот о гражданской войне, если хотите, могу. Это «Тихий Дон» Михаила Шолохова.

Думается, десятиклассник был прав. У нас много хороших, по-настоящему талантливых произведений о Великой Отечественной войне, но среди них пока что еще нет такого, которое по широте и глубине охвата событий приблизилось бы к великой эпопее, какой вошел в умы и сердца читателей «Тихий Дон». Его автор нарисовал немеркнущие картины пламенных лет гражданской войны, раскрыл героические и драматические судьбы своих персонажей. Сила Шолохова в его неповторимости. Шолохову трудно подражать, и неоднократные попытки иных беллетристов становиться на такой путь всегда оборачивались для них неудачей. Шолохова можно любить и ценить, постоянно вдумываясь в неповторимое совершенство его письма, в гениальную лепку его характеров.

Помню

трудные тридцать второй – тридцать третий годы. Мы, новочеркасские мальчишки, обучавшиеся в пятой образцовой железнодорожной школе, получали тогда по карточкам ломоть белого кукурузного хлеба весом в триста не то в четыреста граммов, так похожего на прекрасный голландский сыр, о котором в ту пору можно было только мечтать. Сердобольные мамаши успевали перед уходом в школу положить в портфель завернутый в бумагу кусочек пайки. И на большой перемене, жуя этот крошившийся кукурузный хлеб, казавшийся таким восхитительно сладким, мы наперебой обсуждали прочитанные страницы «Тихого Дона». И пусть не все нам было понятно в сложном мире взрослых человеческих отношений, все равно мы близко к сердцу принимали судьбы героев: волновались за Аксинью и Григория, со слезами на глазах читали сцены, посвященные драматическим событиям гражданской войны. А потом нашими кумирами надолго стали Давыдов и Нагульнов, а постоянным аккумулятором бодрости – искрометный жизнеутверждающий юмор деда Щукаря.

Когда в сорок первом грянула война, эти герои вместе с нами ушли на фронт. К ним прибавились новые. Никогда не забуду, как читали мы в перерывах между боевыми вылетами во фронтовых аэродромных землянках главы уже из нового произведения Михаила Александровича «Они сражались за Родину». Уже самые первые страницы этой книги сразу завоевали наши сердца, и невозможно было найти воина, который не был бы покорен титаническим дарованием Шолохова.

Когда я работал над дилогией «Космонавты живут на Земле», мне, естественно, часто приходилось общаться с нашими самыми первыми летчиками-космонавтами. И вот такой эпизод. С исполнителем одного из первых космических стартов мы в кабинете у редактора журнала, озабоченного тем, как у него получится праздничный номер.

– Знаете что, – обращается он к герою космоса, – выручите нас. Как бы было хорошо получить в этот номер приветствие от Михаила Александровича. Что, если мы подготовим просьбу к нему, а вы подпишете?

Космонавт поднимается в кресле, и я вижу, как выражение веселости сбегает с его лица.

– Нет, увольте, – говорит он отрывисто и сухо. – Во-первых, я с Михаилом Александровичем не знаком. А во-вторых, чтобы обращаться к нему, не будучи с ним знакомым, надо стоять с ним вровень. А ведь Шолохов высота-то какая! Он на недосягаемые орбиты вышел!

– Да высота! – соглашается редактор, растерянно протирая очки. – Эльбрус в гордой снеговой шапке… Эверест!

– Нет, – улыбается космонавт, – и не Эльбрус, и не Эверест. У этой вершины свое собственное имя; Михаил Шолохов!

Однажды я позвонил своему другу и сообщил, что уезжаю в Ростов-на-Дону на литературный праздник, посвященный семидесятилетию великого писателя.

– Возможно, у тебя будут какие поручения? – задал я традиционный вопрос.

– Да нет, пожалуй, – ответил космонавт, но вдруг воскликнул с волнением: – Хотя постой. Появится случай, обязательно передай самый низкий земной Поклон Михаилу Александровичу Шолохову за все им сделанное!

Чингисхан с мотором

В июне 1946 года я прибыл для дальнейшего прохождения службы в штаб Шестнадцатой воздушной армии, находившейся в тихом немецком городке Вердере в двенадцати километрах от Потсдама, окруженном изумительными озерами, необычайно зеленом, потонувшем в садах. Даже эмблемой этого города была цветущая вишня. Война не нанесла ему разрушений, и маленькие, в большинстве одноэтажные домики с решетчатыми и каменными заборчиками остались нетронутыми.

В те дни поезда из Москвы ходили еще очень медленно, и перед отъездом на Белорусском вокзале один из провожавших друзей сунул мне на дорогу книгу для чтения. Это был роман Бернгарда Келлермана «Туннель». Я читал его еще в шестом классе, но многое выветрилось из памяти. Поэтому за дорогу книга была прочитана вновь одним, что называется, залпом.