Нравственная философия
Шрифт:
Говорить правду, даже с некоторою строгостью, вести образ жизни умеренный, но вместе с тем благородно-щедрый, — вот что нам кажется духовным подвигом, предписываемым благою природою всем, кто находится в довольстве и в избытке, хотя бы для одного того, чтобы прочувствовать свое братство с большинством людей, пребывающих в нужде. Такой подвиг необходим не только для упражнения души добровольно возложенным искусом уединения, воздержания, постоянного хладнокровия, но и для того, чтобы подготовить свой дух и к исключительным напастям, которым мы можем быть подвержены: мучительные и отвратительные болезни, крики ненависти и проклятий, насильственная смерть.
Я не нахожу никакого другого средства достигнуть совершенного мира души, как следовать ее собственным указаниям. Если окружающее общество стоит в разладе с такими естественными правилами, лучше от него отшатнуться и пробираться своею избранною тропою. Чувства простые и высокие, беспрепятственно возникающие в сердце, служат закалом для характера и научают действовать с честью, — если того потребует необходимость, —
Впрочем, сердце самое трепетное может успокоить все опасения грядущих бедствий, усмотрев, с какою скоростью природа кладет конец чрезмерным ожесточениям всякого зла. Мы так быстро приближаемся к пределу, за которым не погонится за нами ни один из наших врагов. «Пусть их себе безумствуют, — говорит поэт, — твой сон безмятежен в могиле!» Среди мрака нашего неведения, того что будет, в те грустные часы, когда мы глухи к божественным голосам, — кто из нас не завидовал предшественникам, чьи великодушные усилия достигли желанного конца? Глядя на мелочность нашей политики, кто не поздравит в душе своей Вашингтона, не сочтет его счастливцем, потому что он давно обернут саваном и сошел в могилу, прежде чем в нем вымерла вера в человечество? Кто из нас никогда не завидовал тем добрым и доблестным, уже не страдающим от треволнений земного мира, но с благосклонным любопытством выжидающим в областях высших окончания перемолвок и отношений человечества с природою вещественною? А между тем, Любовь, которая может оскудеть здесь, от умножения беззаконий, уже отнимает у смерти ее жало и мощно заверяет, что она бессмертна и исходит из глубины неиссякаемого лона Существа абсолютного и предвечного.
Любовь
Каждая душа — небесная восходящая звезда другой души. У сердца есть свои дни субботние, свои юбилеи; в продолжение их весь мир кажется ему брачным пиршеством, на котором и шелест листьев, и журчание вод, и голоса птиц напевают ему эпиталамы. Любовь присуща всей природе как побуждение и как награда. Любовь — высшее выражение из всего дара слова человека. Любовь — это синоним Бога.
Каждое стремление, каждый обет нашей души получает исполнения неисчислимые; каждое приятное удовлетворение соответствует новой пробудившейся в нас потребности. Природа, эта неуловимая, но безустанная прорицательница, при первом движении нежности в нашем сердце, уже внушает нам всеобъемлющее благоволение, которое поглощает в своем сиянии все расчеты себялюбия. Преддверием к этой полноте блаженства служит личная наклонность к любви между всем живущим на земле; наклонность эта делает жизнь человека очаровательною; в некоторую эпоху его существования она одушевляет его почти божественным восторгом, производит переворот в его душе и теле, скрепляет его связь с человеческим родом и племенем, убеждает его подчиниться обязанностям семьянина и гражданина, вселяет в него новое сочувствие к природе, удваивает силу его органических способностей, вдохновляет воображение, присовокупляет к его свойствам полеты героические, священные, служит основою брака и продолжением человеческого общества.
Естественная связь чувства любви с пылкостью крови, может быть, требует от того, кто хочет описать эту страсть яркими красками, такого качества, которое не отвергнет мгновенно полученная опытность молодой девушки или пламенного юноши. Я говорю о качестве молодости в самом живописце. Восхитительные мечты юности отклоняются от терпкого вкуса зрелой философии и обвиняют ее в желании охлаждать своими годами и педантством кипучую пурпуровую кровь молодых сердец. Почти уверен, что таким членам Двора и Парламента. Любви я покажусь холодным и жестоким; но на этих непреклонных судей я подам апелляцию тем, кто еще старее меня. Потому что нужно взять в соображение то, что чувство любви, начинающееся в ранней молодости, не оставляет в пренебрежении и старость, или, вернее сказать, оно ограждает от старости своих истинных поклонников, а воспламеняет людей, несмотря ни на какой возраст, хотя весьма велика разница в понимании и в степени благородства любви между неопытною молодостью и умудренною зрелостью.
Любовь — огонь вечный. Сперва случайная искра, вспыхнув в одном сердце, заронится в другое и истлеет потихоньку в его уютном уголке; потом этот огонь разгорается, он блестит, он сияет на бесчисленное множество мужчин и женщин, отогревает их душу и весь свет, всю природу озаряет своим великодушным пламенем. Итак, мы будем заботиться об указании, какова бывает любовь в двадцать, в тридцать лет и какова она в восемьдесят; описывая ее проявления в самом начале или в конце жизненного поприща, можно упустить из виду многое из главных или из завершающих ее черт. Мы будем надеяться на одно, что посредством тщательного изыскания и с помощью вдохновительницы — Музы — нам удастся проникнуть в самое святилище закона любви, который представит нам истину вечно юную, вечно прекрасную и до того составляющую средоточие вселенной, что к ней устремляется взор, под каким бы углом ни смотреть.
Для достижения этой цели мы поставим первым условием
Меня укоряли в том, что основание моей философии — нелюдимость и что даже в публичных лекциях моё поклонение сути вещей делает меня неправым и равнодушным к отношениям живых людей. Теперь я трепещу, припоминая такие приговоры, потому что область любви состоит из живых людей, и самый черствый философ, излагая обязанности юной души, затерянной в природе и жаждущей любить, готов карать как противоестественное вероломство все, что удаляется от стремлений к общежительности.
Можно судить о могуществе этой прирожденной всем склонности по месту, какое занимают в разговоре рассказы о сердечной связи двух личностей. Слыша о замечательном человеке, мы более всего любопытствуем узнать историю его любви. Какие книги читаются по преимуществу? И сколько прочувствуется нами при чтении правдоподобного романтического вымысла? Что в течении жизни наиболее может привлечь наше внимание, как не тот случай, который обнаружил пред нами взаимную истинную любовь двух душ? Может быть, мы уже перестали их видеть и никогда более не увидим, но они обменялись взглядом, они выказали глубокое потрясение души, и они уже нам близки, понятны, мы принимаем живейшее участие в ходе их романа. Весь род человеческий — это бесспорно — любит образцового героя любви. И действительно, несмотря на то, что этот божественный восторг, нисходящий на нас с неба, по большей части застигает нас в молодости, и несмотря на то, что за тридцать лет мы едва ли встретим красоту, вне всякого сравнения и критического разбора, однако память о таком видении превосходит все прочие воспоминания и обвевает мимолетным цветом молодости лица, давно увядшие. И как бы ни были горьки плоды частной опытности, никто в мире не забывает той поры, когда сила небесная охватила его сердце и думы, возродила в глазах его всю вселенную, озарила пурпурным светом всю природу, пролила неизъяснимые чары на поздние часы ночи, на ранний час утра и стала для него предрассветною зарею поэзии, музыки, изящных вдохновений. Никто в мире не забывает той поры, когда от одного звука голоса так сильно билось его сердце, когда самое ничтожное обстоятельство, соприкасаясь с милым существом, хранилось как клад в сокровищнице памяти; когда недоставало глаз, чтоб налюбоваться; когда юноша делается часовым у окна, любовником перчатки, ленточки, колес экипажа; когда нет места, достаточно уединенного, и нет такого затишья, где бы он мог вдоволь предаться наплыву новых мыслей, досыта наговориться с воображаемою собеседницею, с которою ведет сладкие, нескончаемые речи, какие и не приходили ему на ум с наилучшими друзьями: «ибо, — как говорит Плутарх, — образ, движения, малейшие слова возлюбленной не рисуются, подобно прочим предметам, на поверхности вод, они врезаны в ярком пламени и становятся целью полуночных дум».
Позднее, гораздо позднее, уже на склоне жизни, мы трепещем при воспоминании о том времени, когда счастье еще не было полным счастьем, но жаждало слез и волнений для своего пополнения. Хорошо понял тайну этого чувства тот, кто сказал: «Все остальные радости жизни не стоят печали любви».
Любовь пересоздает мир для молодой души, всему дает жизнь и значение. Природа делается одушевленною. Пение птички находит отзвук в любящем сердце, несущиеся облака расстилают пред ним образы; травы, деревья, цветы одарены смыслом, и ему страшно проговориться перед ними о тайне, которую они так и хотят выведать. Глаза открываются и не на одни красоты природы; чувство любви пробуждает склонность к гармонии, к поэзии. По факту, часто замечаемому, многие, под вдохновением страсти, писали превосходные стихи, каких не писывали никогда ни прежде, ни после.
Любовь действует так же сильно и на прочие способности. Она расширяет чувство, дает ум шуту и храбрость трусу. Она может до того воодушевить мужеством и решимостью, что для снискания благосклонности влюбленный, по природе малодушный, даже низкий, бывает, готов померяться с целым светом. Но всего важнее то, что когда человек приносит ее в беззаветный дар другому, любовь осыпает собственно его самыми щедрыми дарами. В нем обновляется все бытие, являются новые воззрения, новый образ понятий, отчетливость, выдержка и стремления, проникнутые священною торжественностью. Теперь он уже не порабощенное достояние семьи, общества; он сам стал нечто: он человек, он душа.