Ну и дела!
Шрифт:
Конечно, я постаралась преобразиться как только было можно. Я разукрасила себя так, что сама с трудом узнала себя в зеркале, а на голове соорудила такое, что Киреев долго удивленно меня рассматривал, но промолчал. Все-таки не виделись мы с ним порядочно.
Своим удивленным взглядом он здорово подпортил мне настроение. Не буду же я ему объяснять, что оказалась визуально знакома с Когтем при обстоятельствах, которые ему знать ни к чему.
К тому же он чуть не допустил непростительный для профессионала промах. Распределяя оперативников, он вознамерился
Этим он меня окончательно разнервировал. Пришлось на него наорать в присутствии подчиненных и тем самым и ему подпортить нервы.
Но подействовало. Славка всегда был несколько прямолинеен. Не только в делах. И в более тонких отношениях тоже. Из-за чего мы с ним и расстались.
И вот я уже тридцать пять минут сидела на лавочке у карусели, на самой жаре, а Коготь все не подходил. Вернее, он и не сумел бы ко мне подойти, все оперативники знали его в лицо, да и на его накачанную фигуру трудно было бы не обратить внимания.
Сложность операции заключалась в том, что вокруг было полно детей. С мамашами, бабушками и просто детей, без никого. Они бегали по площадке от одного аттракциона к другому, сновали под ногами у оперативников, толпились у киосков с мороженым. От них рябило в глазах и звенело в ушах.
Я их сейчас ненавидела лютой ненавистью и вполне разделяла мнение одного из героев Хармса: дети, они гораздо хуже покойников. Беспокойнее. Напустить бы на них столбняк. Хотя бы на оставшиеся от назначенных Когтем две минуты.
Дети, они вообще о смерти не знают. И именно поэтому — идеальное прикрытие для Когтя.
Прошло тридцать девять минут. Когтя не было.
Сейчас закончится сороковая. И что дальше?
Сороковая…
Колесо!
…Сообразили мы с Киреевым, наверное, одновременно. Стоило мне вспомнить свое наблюдение за когтевским домом, верхний этаж которого, кстати, с моей лавочки было прекрасно видно, когда я за два часа сделала пять кругов на «Колесе обозрения», как оперативники пришли в какое-то упорядоченное движение.
Я только захлопнула открытый было рот и прилипла к своей лавочке. Массовые батальные сцены это не мой профиль. Мне лучше остаться «в тени». Хотя какая уж тут тень, на таком солнцепеке.
Они все медленно, но очень целенаправленно двигались к посадочной площадке «Колеса обозрения».
Одновременно число детей в городке аттракционов начало на глазах сокращаться.
Я не сразу сообразила, что руководили этим процессом те дамочки, с которыми заигрывали оперативники. Одна из них увела группу детей, человек пятнадцать, в комнату смеха, другая усадила столько же в две весельные лодки и скрылась за небольшим островком. Еще одна организовала какие-то «догонялки» и решила их устроить в густых кустах за качелями. Группа пацанов ринулась за ней и исчезла в этих зарослях. Обе мороженщицы покатили свои лотки к выходу, увлекая за собой две порядочные очереди.
Площадка фактически опустела.
На самом колесе народу было немного, торчать сорок минут на жаре не всем нравится. К тому же Кирееву удалось заранее блокировать посадку и на пяти подряд кабинах-платформах никого не было, кроме одной, неизвестно как просочившейся парочки, явно поднимавшейся с целью вдоволь поцеловаться на высоте птичьего полета. Они были уже на высоте трех метров.
И тут Коготь не выдержал.
Он, конечно, тоже отметил движение мужчин к себе, а детей — от себя. И расценил это вполне адекватно.
Это захват.
Как и до меня тогда, до него слишком поздно дошло, что «Колесо» — прекрасное место для наблюдения, но с точки зрения возможности скрыться — это ловушка.
Он знал, что те, которые будут его брать, стрелять могут только в крайнем случае, а то и вовсе не могут — кругом были люди.
Не дожидаясь, когда его платформа коснется земли, он спрыгнул примерно с двух метров высоты на посадочную площадку.
Два ближних оперативника сейчас же резко пошли на сближение.
Залпом с двух рук он уложил обоих. Остальные укрылись кто где.
Коготь был еще свободен, но окружен. Он понял, что единственная возможность вырваться — заложники.
И тут Киреев обыграл его чисто, по-гроссмейстерски. Он истошно, как-то даже по-бабьи закричал поднявшейся уже метра на четыре парочке: «Прыгайте, идиоты!»
У Когтя был один путь за заложниками — вверх.
Если бы он кинулся назад, к опускающейся стороне колеса, ему удалось бы захватить пожилую дамочку, оплывшую на сиденье, бледную, прижавшую руки к груди и дышащую широко раскрытым ртом. Я метров с пятидесяти поставила диагноз — сердечный приступ.
Но Коготь купился на сыгранную Киреевым истерику и ринулся на поднимающуюся сторону, к молодой парочке, оцепеневшей на своей платформе.
Перепугавшийся насмерть парень все же сообразил, чем это грозит ему и его девушке, оторвал ее руки от поручня и столкнул ее вниз. А следом прыгнул и сам. Пролетев метров пять, они шлепнулись на заросший травой дерн. Их тут же утащили куда-то под посадочную площадку.
Остальное было делом техники. Аттракционной.
На две-три секунды, пока Коготь карабкался с одной платформы на другую, колесо слегка увеличило вращение, и, когда он поднялся на только что опустевшую платформу, высота была уже метров восемь-девять. Причем внизу, под ним, был уже не дерн, а прутья ограды парка.
Прыгать было явным самоубийством.
Колесо опять замедлило ход и остановилось, когда с опускавшейся платформы спрыгнула и спряталась еще одна парочка, а те, кто был выше Когтя, находились для него в мертвой зоне, защищенные металлическими полами платформ. Пожилую сердечницу давно уже сняли.
Я только сейчас обратила внимание, что городок аттракционов полностью опустел. Кроме меня, не осталось ни одного пассивного участника этой финальной сцены.
Сопротивляться тоже было самоубийством.