Нулевой цикл. Научно-фантастические рассказы
Шрифт:
Оставалась единственная возможность — выяснить все самостоятельно. В руках Юры стали появляться книги, содержание которых школьной программой не предусматривалось. Он не нашел ответа на мучивший его вопрос, зато в его руки однажды попала книга с рассказами о борьбе за получение низких температур. Какая это оказывается была жестокая и трагичная борьба! Только для того, чтобы еще на несколько градусов приблизиться к абсолютному нулю, заживо сгорел в водородном пламени поляк Врублевский… Двадцать один год жизни отдал англичанин Дьюар, чтобы свершить то, что не удалось Врублевскому… Более десяти лет ушло у голландца Онессе,
Зато итогом этой борьбы стала возможность сжижать любые газы. Были открыты явления сверхпроводимости и сверхтекучести.
Да, пищи для размышлений тут оказалось предостаточно.
6
И вот наступил день, когда стоявший уже на пороге школы юноша Лапин испытал ни с чем не сравнимое чувство озарения. Его поразила удивительная догадка: если существуют положительные температуры, если почти достигнут абсолютный нуль, почему бы не быть температурам и по другую сторону нуля? Ведь это же так логично?
Тогда он думал, что является первым человеком в мире, задавшим себе такой вопрос. Эта обманчивая самоуверенность определила его жизненный путь. Она привела его на физмат столичного университета, после окончания которого он стал восходящей звездой в научном мире.
И вот четыре с небольшим года тому назад он возвратился в родной город, чтобы привести в исполнение свои самые сокровенные замыслы.
Здесь, спустя шестнадцать лет, судьба снова свела его с Ошкановым. Заглянув как-то по своим делам в проектное бюро завода холодильных установок, он признал в одном из пожилых конструкторов того самого незадачливого лектора, который, сам того не ведая, определил путь Лапина в науку.
Лапин не был сентиментален, но при виде Ошканова испытал странное безотчетное беспокойство. Что-то осталось недодуманным, мимо чего проходил он все годы своих творческих успехов и что каким-то образом оставалось связанным с Ошкановым.
Начальник группы, в которой работал Ошканов, рассказал Лапину:
— Оригинальный человек наш Ефим Константинович. И вроде в годах уже, а голова забита черт знает чем. Иногда такое разведет, чего и на философских семинарах не услышишь. А больше молчит. Так «молчуном» его в бюро и кличут.
— Сколько лет работает, а все рядовым, — подивился Лапин.
— Да все по той же причине — голова глобальными проблемами забита. Революционные перевороты в науке ему грезятся. А нам все это до лампочки, обыкновенных хлопот хватает. Ну так вот, попробовали как-то раз его ведущим поставить, вакантное место образовалось. Хлебнули с ним тогда. Ни организовать людей, ни распределить задания не сумел. Представляете, конструкторов с утра до вечера в диалектике просвещал, а всю проектную работу, рассчитанную на группу, потом один умудрялся делать.
— Значит, как рядовой конструктор, он кое-чего стоит?
— О, да! Вот уж чего у него не отымешь. Чувство ответственности в жизненную потребность превратилось. После Ошканова ни расчеты, ни чертежи можно не проверять — ошибок все равно не сыщешь.
Несколько дней после этого разговора Ошканов не выходил из головы Лапина. Между тем работа
Нетерпение начали проявлять все, участвовавшие в создании генератора, — лаборанты, инженеры-исследователи, младшие и старшие научные сотрудники. Теперь каждый раз включали испытательный стенд с таким чувством, с каким саперы заводят механизм мины замедленного действия.
И только Георгий Михайлович оставался по-прежнему веселым и шумливым. Он экспериментировал с присущей ему внешней беззаботностью. Но аппаратура в его присутствии работала под стать симфоническому оркестру, управляемому дирижером высшего класса. Случалось, Лапин на ходу менял порядок проведения эксперимента, принимая решения неожиданные и, казалось бы, противоречащие здравому смыслу. Но результаты приводили в шумный восторг даже его именитых единомышленников с высокими учеными званиями…
Случалось, с Лапиным спорили. Доказывая свою точку зрения, он приходил в веселое возбуждение, кричал и жестикулировал, словно находился в обществе людей с тугим ухом. Но никогда не обрывал спорщика, не выставлял в качестве аргумента свое вето руководителя. Даже с лаборантами спорил на равных. Он убеждал ясностью своего мышления, силой своей логики и, наконец, результатами экспериментов.
И кому бы пришло в голову, что именно в эти горячие дни, когда успех был уже не за горами, Лапина все сильнее одолевает чувство настороженности и безотчетной тревоги. Не странно ли — он, уже достаточно известный ученый, которого прочили в академики, все острее ощущал свою неполноценность.
Однобокость мышления — так он втайне охарактеризовал ее.
Техническая сторона открытия решена, это верно. Но ведь он не просто ученый, он — коммунист-ученый. Он обязан заглянуть в будущее своего детища, в те социальные последствия, которые оно может повлечь за собой. Однако Лапину не удается заставить себя задержаться хотя бы на день, на час, взглянуть на свои исследования со стороны глазами бесстрастного аналитика. Его мозг до отказа забит математическими уравнениями. Но так продолжаться не может. Если его самого не хватает, чтобы быть одновременно и математиком и диалектиком, значит, нужно призвать кого-то в союзники, кого-то такого, кто так же одержим диалектикой, как он, Лапин, одержим чисто физической сутью открытых им явлений.
…Прихватив с собой бутылку коньяка и кулек с апельсинами, он отправился к Ошканову.
Ефим Константинович встретил гостя настороженно. Видно было, что о Лапине он наслышан.
— Я бы хотел потолковать с вами, — сказал Лапин. — Если не возражаете, конечно.
— Милости просим. Только бутылочку оставьте в прихожей, мы ничего такого не потребляем.
Первое же, что удивило Лапина, когда он вошел в комнату, — обилие книг. Самодельные стеллажи занимали все стены от пола до потолка. Полки с книгами примостились даже в проемах над дверями, в прихожей, над входом в кухню. Взгляд у Георгия Михайловича был острый, он сразу отметил обилие философской литературы: увесистые тома Энгельса, Гегеля, Спинозы, полные собрания Маркса, Ленина, философские трактаты Маха, Бора, Эйнштейна, Бернала, Винера… Было множество вообще неизвестных Лапину авторов.