Нулевые
Шрифт:
Как-то однажды само собой получилось – Ирина привела Павла к родителям, познакомила. Ужинали вместе по-праздничному, за большим столом в зале. У мамы с ним оказались общие темы – в некоторой степени ведь коллеги, так или иначе оба художники.
А еще через несколько дней, словно бы мимоходом, подчеркнуто буднично, они зашли в загс и подали заявление; это оказалось очень, до странности просто – паспортные данные, пятьдесят рублей госпошлины, дата регистрации… В тот же вечер Павел с двумя сумками и этюдником переехал к ней.
Чего тогда было больше в Ирине, любви или жалости, или хотелось иметь постоянного
За тот месяц, что отделял подачу заявления от свадьбы, случилось несколько ссор; ежедневно жить с Павлом оказалось делом нелегким. И родители уже не так тепло к нему относились, мама просила Ирину все тщательно взвесить, папа, по обыкновению, помалкивал, но зато выразительно хмурился… Подруги, как одна, отговаривали от такого замужества, а когда она начинала доказывать, какой Павел особенный, фыркали и махали руками: «А, романтичка!..»
Недели через три после свадьбы Павел, рассорившись с кем-то в театре, уволился. Еще через месяц нашел место художника в кинотеатре «Ровесник» и вскоре после рождения сына стал там иногда ночевать – работать, – а потом и жить постоянно.
И вот три с половиной года Ирина то ли замужем, то ли нет. Было несколько попыток и с ее, и с его стороны сойтись, но через несколько дней случался новый разрыв… А ведь ей уже двадцать семь. Из молоденькой девушки-студенточки она превратилась в женщину (так это страшно быстро и незаметно произошло!), а еще через несколько таких же страшно быстрых и незаметных лет станет очередной теткой с рыхлой, бесформенной фигурой, мясистым, вечно усталым лицом. Вроде Дарьи Валерьевны… И сейчас, она сама видит, привлекательной ее язык не повернется назвать, а дальше… И надеяться, кажется, не на что…
Долго звала Рагима принести образцы для анализа. В конце концов принес, вдобавок – водрузил на стол среди пробирок пакет с фруктами.
– Это подарок! – сказал.
Ирина, как обычно, сперва поотказывалась, затем же поставила пакет под раковину, поблагодарила. Занялась образцами.
Рагим присел, разбросал ноги, со сдержанным торжеством сообщил:
– Через три дня на родину еду!
– У-у… Надолго?
– Два месяца. Отпуск.
– Соскучились?
– А как думаешь? Всю зиму здесь, осень. На пятнадцать килограмм похудел!
– Хорошо вам…
Рагим захохотал:
– Что похудел?!
– Что едете. Я б тоже куда-нибудь с радостью…
– Поехали, слушай, со мной. Чего? Сядем в поезд – три дня, и Шамахы!
– Что?
– Ну, Шамахы… Мой город. Родина!.. Чего? Поехали, Ира. Там красиво, лето уже. Горы, вино, виноград скоро будет…
В тоне явная высокомерная шутливость, что свойственна всем, кто вот-вот обретет свободу, попадет в те места, где его ждут, где провел он детство, лучшие дни; и вот так, между делом, он подзадоривает случайно оказавшегося рядом, бросив все, сорваться, оказаться не здесь… Да, в шутку… А если взять и ответить: «Поехали! Какой у тебя поезд? Сейчас сбегаю в кассу, она здесь рядом, куплю билет. Хорошо?» Как он, наверное, перепугается, как, выкатив и без того большие глаза, заикаясь, спросит: «Нет, постой… Ты серьезно?..» Как будет изворачиваться, осторожно,
Ирина усмехнулась невесело, почти зло. Рагим, кажется, угадав ее состояние, перестал шутить, замолчал.
Только ушел, получив разрешение торговать, появилась Дарья Валерьевна:
– Что, Ириш, есть дела?.. А то пошли кофе пить. Только-только чайничек принесла.
– Спасибо, сейчас…
Кипяток она берет у знакомой из ближайшего дома, где газовые плиты.
Уселись в более просторной, похожей на настоящий кабинет комнатке администраторши. На столе чашки с черным, крепким «Нескафе», печенье в вазочке, рафинад. Не спеша, словно бы разминая язык и челюсти для скорой безудержной гонки, Дарья Валерьевна делилась главной своей проблемой:
– Опять вчера из военкомата повестку принесли. На медосмотр. Я отказывалась расписаться, но какой смысл… Сегодня не распишешься – завтра с милицией явятся… Как до вступительных в институт дотянуть, ума не приложу. Тут же в армию тащут, и тут же по телевизору каждый день: часовой десятерых убил и сбежал, еще какие-то с автоматами убежали, милиционера застрелили, а потом и сами себя… – Дарья Валерьевна поболтала ложечкой в чашке, вздохнула. – Вообще, больше вреда от этой массовой информации. С утра мало что вечно ужасные новости, так еще на одной программе «Чистосердечное признание», на другой «Дорожный патруль», по третьей в то же самое время «Служба спасения»… И с каким настроением я должна жить?..
С темы призыва сына в армию начинается каждая их посиделка. А потом уж – другое.
– У моей соседки-то какое несчастье, Ир! Ты себе не представляешь!
Ирина отреагировала, хотя, честно сказать, ее мало интересовала какая-то незнакомая женщина:
– Что случилось?
Глотнув кофе, Дарья Валерьевна поморщилась, спустила в чашку еще кубик рафинада. Энергично застучала ложкой по стенкам и тут же резко бросила.
– Она няней работает в детском саду. Надя… Я про нее тебе раньше когда-то… У нее муж в том году от рака желудка умер… И она в детский садик устроилась. Уже на пенсии, но копейка же лишняя не помешает, да и детишек так любит…
Администраторша еще раз попробовала кофе и теперь осталась довольна вкусом. Правда, лицо у нее просветлело лишь на секунду.
– Очень, в общем, Надю хвалили, очень ценили. И детишки тоже тянулись, сказки она им рассказывала, и насчет чистоты все очень аккуратно… И тут вот позавчера приходит в слезах. Я, конечно: «Что стряслось опять?» Плачет, задыхается. Корвалола ей накапала. Успокоилась маленько, рассказала.
Ирина осторожно пила кофе, поглядывала на печенье, но взять и начать жевать, когда вот сейчас ей сообщат нечто страшное, не решалась.
– В общем, принесла в группу кастрюлю с молочным супом. Стала разливать по тарелкам, а детишки вокруг играли. Воспитательница отошла куда-то… И тут девочка одна на нее со всего маха как налетит. Кастрюля – на эту девочку. А суп только с плиты, живой кипяток… Обварилась, говорят, очень серьезно… Тут же скорую вызвали…
Ирина поежилась, стряхивая со спины ледяные мурашки, кончики пальцев противно защипало. Так часто бывало с ней, когда слышала про кровь, про боль, когда представляла себя над бездонной пропастью.