Нумизмат
Шрифт:
Судя по звукам, доносящимся с другой стороны забора, хозяин принялся загонять в конуру не очень этим довольную собаку, а потом уж загремели и запоры калитки.
Хотя Силин и готовился к встрече, но все-таки не мог не содрогнуться при виде лица владельца дома. Оно отражало всю его бурную жизнь. Изрезанный морщинами лоб, впалые, морщинистые щеки, губы, провалившиеся внутрь беззубого рта, белесые, кустистые брови, прикрывающие выцветшие, непонятного цвета глаза. А довершал портрет нещадно изуродованный нос, короткий, словно обрубленный, с наполовину оторванной ноздрей.
— А, племяш. А я
— Какой «литер»? — спросил он.
— Да участковый у нас, летеха. Молодой, рьяный. Чуть не каждый день пасёт. Ну пошли в хату, раз пришёл.
Пока они шли по двору, Силин думал о превратностях человеческой судьбы. Василий Федотович и в самом деле приходился родным братом матери, младшим и единственным. Он появился на свет, когда старшая из сестёр Жилиных уже вышла замуж, а две другие ходили в школу. Долгожданного наследника фамилии холили, лелеяли, тем более что парень рос хоть куда: красивый, кудрявый, всегда задиристый и нахальный. Именно это сочетание привело его первый раз на скамью подсудимых — порезал после танцев заезжего пацана из Железногорска, посмевшего танцевать с Васькиной подругой. По малолетству получил тогда не много, но жизнь уже слетела с катушек и понеслась по тюрьмам и лагерям. Сроки все возрастали, последний раз ему светил уже «вышак», да помиловали, дали пятнадцать за убийство.
Отсидев от звонка да звонка, Федотыч вернулся домой никому не нужным инвалидом с массой болезней от педикулёза до туберкулёза. Получив скудную «болезненную» пенсию, он поселился в доме своей умершей матери. Сначала Васян, так его звали блатные, попытался ввязаться в активную жизнь воровского мира, благо старички и среднее поколение воров его уважали. Но вот молодёжь уже чхала на все и на всех. За какой-то год Васян потерял большинство старых знакомых из паханов, сам чуть не ввязался в кровавые разборки, но вовремя свалился с обострением чахотки, три месяца отвалялся в «тубике», выжил и никуда уже не лез, коротая свои дни жизнью типичного русского бомжа.
Из открывшейся двери дядькиного жилища дохнуло застоявшимся запахом дешёвого табака и ещё чем-то кислым, затхлым. Силин поневоле сморщился. Васян никогда не проветривал дом, дабы лишний раз не топить «голландку».
Оглядевшись по сторонам, Михаил пробормотал себе под нос:
— Да, однако…
Он сам жил холостяцкой жизнью, питался концентратами, генеральную стирку и уборку проводил раз в месяц, но его квартира отличалась от дома Васяна, как Зимний дворец от чукотской яранги. Уборкой и стиркой дядька себя не утруждал совсем. Слава Богу, если раз в месяц ходил в городскую баню. Под
Пасху тётя Зоя, младшая из сестёр Жилиных — последняя родная ему душа, устраивала генеральный шмон: стирку, уборку, полный аврал.
Плюхнувшись на некогда красный, а теперь чёрный засаленный и лоснящийся диван, старый уголовник откинул голову на спинку и, прикрыв глаза, сказал:
— Падай вон в кресло. Только осторожно, сильно не ёрзай, а то вместо ножки там кирпичи.
Покосившись вниз, Силин действительно обнаружил вместо левой ножки два силикатных кирпича. Федотыч же по-прежнему
— Калган болит, — пояснил он. — Третьего дня пенсию давали, вчера кончилась. Да жлоб один вместо водяры керосина этого приволок, портвейна. Теперь хоть в «аркашку» лезь.
Нумизмат в своё время с подачи дядьки пытался изучить «блатную музыку», но все равно многое не понимал в разговоре родственничка, тем более что Федотыч всегда говорил тихим, ровным, без лишних эмоций голосом.
«Аркашка» — это вроде бы петля, удавка», — вспомнил Михаил.
— И ни один кирюха не прётся, чтоб похмелить! Да, нет мне сегодня вантажа. И чифирь не заваришь, уже и вторяк прогнал, один байкал остался.
«Это он про чай», — снова перевёл Михаил. Молча достав из сумки бутылку, он поставил её на стол перед родственником. Услышав знакомый звук, тот приоткрыл глаза.
— Обос… и не жить! — роскошно выразил Васян свой восторг. — Ты же вроде не киряешь?
— Да я и сейчас не пью, — признался Силин, продолжая выгружать подарки: колбасу, три пачки «Примы», пачку чая.
— Значит, по делу притопал, раз и чихнарь, и тарочку приволок.
— Угадал. Ну «поправься» сначала, а потом поговорим.
Зная дядькины традиции, Михаил плеснул и себе немного водки в почерневшую изнутри от чифиря фарфоровую чашку с отбитой ручкой. Дядька вяло жевал дёснами молочную колбасу, из его обычной снеди на столе присутствовала только тёртая морковь. В конце жизни у старого зека обнаружилась тяга к земле, более того, некий Божий дар. В его небольшом огороде все просто дуром росло. Своими урожаями он приводил в ярость старух соседок. Капуста у него вырастала по полпуда весом, морковь напоминала снаряды для орудия среднего калибра. Глядя, как Федотыч с кряхтением тянет из земли свёклу размером с волейбольный мяч, те просто зеленели от зависти. Этими овощами он и питался всю зиму. От цинги спасался квашеной капустой, морковь и свёклу употреблял в сыром виде, перетирая их на мелкой тёрке, подсознательно понимая, что так сохраняется больше столь нужных ему витаминов. Ну, а пенсия уходила на водку, чай и папиросы.
— Как здоровье-то? — спросил Силин из вежливости.
— А, полный амбец. Скоро в деревянный бушлат оденут. Ну ладно, не тяни бодягу, говори, что надо.
— Коллекцию у меня украли… — негромко, дрогнувшим голосом начал Нумизмат.
Дядька знал про увлечение Михаила, пару раз он приходил к нему домой. Постепенно Силин разгорячился, тем более что они выпили ещё, а спиртное он плохо переносил, так что, рассказывая об отношении следователя к его беде, даже прослезился.
— Я на неё всю жизнь положил, а они…
— А они на тебя положили, — прервал его стенания Васян, на вид у него не было ни в одном глазу. Он весь как-то подобрался, заблестели глаза.
— Ну-ка, расскажи ещё раз про свою домуху, — попросил он.
— Чего? — не понял Михаил.
— Ну про кражу. Подломили у тебя хату или ключом открыли?
— Ключом. Может, отмычкой, не знаю.
— Покажи.
Васька протянул руку и долго рассматривал хитроумный ключ от силинского жилья.
— Хороший сыч у тебя работал. Другой бы с прозвоном взял, дверь сломал, а этот — старой школы. А показуху-то у тебя тоже забрали?